Цитаты Виссариона Григорьевича Белинского

Умные среди дураков всегда странны.

Любовь часто ошибается, видя в любимом предмете то, чего нет… но иногда только любовь же и открывает в нём прекрасное или великое, которое не доступно наблюдению и уму.

Найти свою дорогу, узнать свое место — в этом все для человека, это для него значит сделаться самим собой.

Нет преступления любить несколько раз в жизни и нет заслуги любить только один раз: упрекать себя за первое и хвастаться вторым — равно нелепо.

Всякая любовь истинна и прекрасна по-своему, лишь бы только она была в сердце, а не в голове.

Человек влюбляется просто, без вопросов, даже прежде нежели поймет и осознает, что он влюбился. У человека это чувство зависит не от головы, у него оно — естественное, непосредственное стремление сердца к сердцу.

… можно сильно, живо и пламенно чувствовать и вместе с тем не уметь выражать своих чувств.

Жить значит — чувствовать и мыслить, страдать и блаженствовать; всякая другая жизнь — смерть.

Теперь я понимаю, что поэту совсем не нужно влюбляться, чтобы хорошо писать о любви. Теперь я понял, что мы лучше всего умеем говорить о том, чего бы нам хо­телось, но чего у нас нет, и что мы совсем не умеем говорить о том, чем мы полны.

Кто не идёт вперёд, тот идёт назад, стоячего положения нет.

Когда любят человека, любят его всего, не как идею, а как живую личность, любят в нем особенно то, что не умеют определить, ни назвать

Во всякую пору человека сердце его само знает, как надо любить ему и какой любви должно оно отозваться. И с каждым возрастом, с каждою ступенью сознания в человеке изменяется его сердце. Изменение это совершается с болью и страданием.
Сердце вдруг охладевает к тому, что так горячо любило прежде, и это охлаждение повергает его во все муки пустоты, которой нечем ему наполнить, раскаяния, которое все-таки не обратит его к оставленному предмету, — стремления, которого оно уже боится и которому оно уже не верит.

Апатия и лень — истинное замерзание души и тела.

Искусство без мысли, что человек без души — труп.

Патриотизм состоит не в пышных возгласах и общих местах, но в горячем чувстве любви к родине, которое умеет высказываться без восклицаний и обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всякой земле, следовательно, во всяком отечестве.

Кто скажет мне правду обо мне, если не друг, а слышать о себе правду от другого — необходимо.

Мне хочется любви, оргий, оргий и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя — пиши статьи и толкуй о литературе.

Разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что он неразумно живёт.

Сила воли есть один из главнейших признаков гения, есть его мерка.

Дело не в слове, а в тоне, в каком это слово произносится.

Жена не любовница, но друг и спутник нашей жизни, и мы заранее должны приучиться к мысли любить ее и тогда, когда она будет пожилою женщиной.

Нет ничего опаснее, чем связывать свою участь с участью женщины за то только, что она прекрасна и молода.

Отец должен быть столько же отцом, сколько и другом своего сына.

Величайшее сокровище — хорошая библиотека.

Его страсть — род помешательства при здравом состоянии рассудка.

Человек ясно выражается, когда им владеет мысль, но еще яснее, когда он владеет мыслью.

Пьют и едят все люди, но пьянствуют и обжираются только дикари.

Подметить ошибку в деле — ещё не значит доказать неправость самого дела.

Как грубо ошибаются многие, даже лучшие из отцов, которые почитают необходимым разделять себя с детьми строгостью, суровостью, недоступной важностью! Они думают этим возбудить к себе уважение, и в самом деле возбуждают его, но уважение холодное, боязливое, тре­петное, и тем отвращают от себя их и невольно приучают к скрытности и лживости.

Чем сильнее человек, чем выше нравственно, тем смелее он смотрит на свои слабые стороны и недостатки.

В чем не знаешь толку, чего не понимаешь, то брани: это общее правило посредственности.

Ученик никогда не превзойдет учителя, если видит в нем образец, а не соперника.

Верить и не знать — это еще значит что-нибудь для человека; но знать и не верить — это ровно ничего не значит.

Человек не зверь и не ангел; он должен любить не животно и не платонически, а человечески.

Люди обыкновенно не столько наслаждаются тем, что им дано, сколько горюют о том, чего им не дано.

Человек всегда был и будет самым любопытным явлением для человека…

Природа создает человека, а формирует его общество.

Ревность без достаточного основания есть болезнь людей ничтожных, которые не уважают ни самих себя, ни своих прав на привязанность любимого ими предмета; в ней выказывается мелкая тирания существа, стоящего на степени животного эгоизма. Такая ревность невозможна для человека нравственно развитого; по таким же точно образом невозможна для него и ревность на достаточном основании: ибо такая ревность непременно предполагает мучения подозрительности, оскорбления и жажды мщения. Подозрительность совершенно излишня для того, кто может спросить другого о предмете подозрения с таким же ясным взором, с каким и сам ответит на подобный вопрос. Если от него будут скрываться, то любовь его перейдет в презрение, которое если не избавит его от страдания, то даст этому страданию другой характер и сократит его продолжительность; если же ему скажут, что его более не любят, — тогда муки подозрения тем менее могут иметь смысл. Чувство оскорбления для такого человека также невозможно, ибо он знает, что прихоть сердца, а не его недостатки причиною потери любимого сердца и что это сердце, перестав любить его, не только не перестало его уважать, но еще сострадает, как друг, его горю и винит себя, не будучи в сущности виновато. Что касается до жажды мщения, – в этом случае она была бы понятна только как выражение самого животного, самого грубого и невежественного эгоизма, который невозможен для человека нравственно развитого. И за что тут мстить? – за то, что любившее вас сердце уже не бьется любовью к вам! Но разве любовь зависит от воли человека и покоряется ей? И разве не случается, что сердце, охладевшее к вам, не терзается сознанием этого охлаждения, словно тяжкою виною, страшным преступлением? Но не помогут ему ни слезы, ни стоны, ни самообвинения, и тщетны будут все усилия его заставить себя любить вас по-прежнему… Так чего же вы хотите от любимого вами, но уже не любящего вас предмета, если сами сознаете, что его охлаждение к вам теперь так же произошло не от его волн, как не от нее произошла прежде его любовь к вам?

Без цели нет деятельности, без интересов нет цели, а без деятельности нет жизни.

Истина выше людей и не должна бояться их.

Бывают люди отвратительные при всей безукоризненности своего поведения, потому что она в них есть следствие безжизненности и слабости духа.

У большей части людей глаза так грубы, что на них действует только пестрота, узорочность и красная краска, густо и ярко намазанная.

Труд облагораживает человека.

Самая горькая истина лучше самого приятного заблуждения.

Видеть прекрасно изданную пустую книгу так же неприятно, как видеть пустого человека, пользующегося всеми материальными благами жизни.

Мне говорят: развивай все сокровища своего духа для свободного самонаслаждения духом, плачь, дабы утешиться, скорби, дабы возрадоваться, стремись к совершенству, лезь на верхнюю ступень лестницы развития, — а споткнешься — падай — черт с тобою — таковский и был сукин сын… Благодарю покорно, Егор Федорыч, — кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, — я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр. и пр: иначе я с ступени бросаюсь вниз головою. Я не хочу счастия и даром, если не спокоен насчет каждого из моих братий по крови, — костей от костей и плоти от плоти моея. Говорят, что дисгармония есть условие гармонии может быть, это очень выгодно и усладительно для меломанов, но уж конечно, не для тех, которым суждено выразить своею участью идею дисгармонии.

Красота возвышает нравственные достоинства, но без них красота в наше время существует только для глаз, а не для сердца.

Жизнь женщины по преимуществу сосредоточена в жизни сердца; любить — значит для неё жить, а жертвовать — значит любить.

Общество находит в литературе свою действительную жизнь, возведенную в идеал, приведенную в сознание.

Человек страшится только того, чего не знает, знанием побеждается всякий страх.

Индивидуальность человеческая, по своей природе, не терпит отчуждения и одиночества, жаждет сочувствия и доверенности себе подобных.

„Но я другому отдана“ — именно отдана, а не отдалась! Вечная верность — кому и в чем? Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовью, в высшей степени безнравственны… Но у нас как-то все это клеится вместе: поэзия — и жизнь, любовь — и брак по расчету, жизнь сердцем — и строгое исполнение внешних обязанностей, внутренно ежечасно нарушаемых.

Дело не в том, чтобы никогда не делать ошибок, а в том, чтобы уметь сознавать их и великодушно, смело следовать своему сознанию.