Цитаты про вокзал

Большой центральный вокзал!… Такой большой! И такой центральный!

Люди, как на всех вокзалах мира, торопились… Вокзалы… Есть ли на земле еще такие места, где совершалось бы столько молчаливых человеческих драм, сколько их ежедневно, ежечасно совершается на вокзалах?! Вокзалы — немые свидетели пылких заверений возвратиться, которые потом — исподволь, незаметно — зарастают травой забвения; клятв, в тот момент искренних, но со временем забытых, заглушенных расстоянием; утраченной веры в то, что было незыблемо; свидетели любви, горящей, как факел, а факел этот, отдаляясь, тускнеет, а затем и гаснет совсем; свидетели разлук навеки, когда сердце разрывается от тоски и боли, но после разлуки — пройдут дни, может быть, годы — боль притупляется, и лишь на сердце остаются рубцы, как после тяжелой болезни.

Вы — настоящая, естественная. Да. Мне с вами легко. Вот я такой, какой я есть. Мне не надо притворяться, понимаете? И на этом вокзале, смешно сказать, я впервые почувствовал себя свободным.

Вокзалы повсюду одинаковы — самая космополитичная локация на свете

– С места не двигаться! С ума сойти, вокзал битком набит девчонками! Сейчас взорвётся!
– Сэр, а можно мне взорваться хоть с одной?

— Долго мы будем здесь торчать?
— Надо чтобы кто-то что-то сделал.
— Конечно, я что-то делаю — я бездействую. Ровно два часа десять минут назад мы не прибыли в Брод по расписанию. И начальник вокзала, наверняка, догадался, что что-то случилось и уже направил сюда команду, которая откопает паровоз и расчистит пути. А до тех пор, уверяю вас, всем вам будет тепло, сытно и вполне комфортабельно.

Хороший город Ленинград! Удивительно он успокаивает как-то. В Москве живешь, как на вокзале. А здесь — как будто уже приехал и дома.

– Если есть вокзал… тогда, вероятно, есть и поезд.
– И если есть поезд… он идёт к Дикой Охоте.

В который уж раз мне снилась мать.
Я не знал, где ее могила и вообще похоронена ли она по-человечески. Фотографии ее у меня не было, и наяву я почему-то никак не мог представить ее себе отчетливо. Во сне же она являлась мне довольно часто, я видел ее явственно, со всеми морщинками и крохотным шрамом на верхней губе. Более всего мне хотелось, чтобы она улыбнулась, но она только плакала. Маленькая, худенькая, беспомощно всхлипывая, вытирала слезы платком и снова плакала. Совсем как в порту, когда еще мальчишкой, салагой я уходил надолго в плавание, или в последний раз на вокзале, перед войной, когда, отгуляв отпуск, я возвращался на границу.
От нашей хибары в Новороссийске не уцелело и фундамента, от матери — страшно подумать — не осталось ни могилы, ни фотокарточки, ничего… Жизнь у нее была безрадостная, одинокая, и со мной она хлебнула… Как я теперь ее жалел и как мне ее не хватало…
Со снами мне чертовски не везло. Мать, выматывая из меня душу, непременно плакала, а Лешку Басоса — он снился мне последние недели не раз — обязательно пытали. Его истязали у меня на глазах, я видел и не мог ничего поделать, даже пальцем пошевелить не мог, будто был парализован или вообще не существовал.
Мать и Лешка представлялись мне отчетливо, а вот тех, кто его мучал, я, как ни старался, не мог разглядеть: одни расплывчатые фигуры, словно без лиц и в неопределенном обмундировании. Сколько ни напрягаешься, а зацепиться не за что: ни словесного портрета, ни примет и вообще ничего отчетливого, конкретного… Тяжелые, кошмарные это сны — просыпаешься измученный, будто тебя выпотрошили.

На вокзалах — концентрация встреч и разлук.

– Почему посреди библиотеки железнодорожный вокзал?
– Вокзал также есть в Дикой Охоте.
– Какой шанс, что они связаны?
– Я бы сказала, высокий. Около 100%.– Why is there a train station in the middle of the library?
– There’s also a train station in the Wild Hunt.
– Any chance they’re connected?
– I would say high. Like 100%.

Мы все по-прежнему ходим друг мимо друга. В чужих городах, на улице, на вокзалах, в аэропортах, парках, на пляжах и в книжных магазинах. И только иногда встречаемся в закутке моих мыслей.

Нет-нет, не думаю, что я еще вернусь. Спасибо, но я пас. Я собираю вещи. Не стоит провожать, я разберусь, куда идти. Не подставляйте плечи, не предлагайте помощь, мне к вокзалу, а там на поезд. Я и так дойду. Пройду сквозь парк, а там сверну к базару. Все понимаю, новую найду судьбу. Без вашей скудной жизни. Все хорошо, я понимаю, да. Не в одиночестве, со мной моя отчизна. А что не с вами — это не беда. Ну что ж, я в путь. Удачи. До свиданья. Прощайте. Извините. Мне пора. Не так грустны минуты расставанья, как расстояния часы и холода

Три недели назад кто-то завёз смертельно опасный вирус на Пенсильванский вокзал. Я очнулся в морге. Теперь я охочусь, убиваю, поглощаю, превращаюсь… Я хочу найти тех, кто в этом виновен. И заставить их заплатить…

В полночь грянул телефон. Мама сказала: я сдала билет! Это значило, вокзал стоит разбитый, простреленный, обожжённый как рейхстаг в 45-м. И на фасаде надпись: «Сдала!». У кассиров-пулемётчиков не было шансов.

Просто уточняю: ты планируешь покусать всех на вокзале?

Это, знаешь ли, то ещё удовольствие, третью ночь, выходя в промерзлый тамбур, курить, думать:
А как, интересно, там, на северном полюсе, может ли человек на морозе вообще с кем-нибудь говорить? Может человек на морозе с кем-нибудь говорить? Может ли человек вообще с кем-нибудь говорить?
Или ему остается как мне, вспоминать, сутулясь, как когда-то давно, в пахучей августовской ночи и его, и её несла в перекрестиях улиц белая волга, обгоняя лады и москвичи. И когда впереди замаячил вокзал пятнышком бледным, и он, готовясь к разлуке сидел чуть жив. Она с заднего сиденья ему, сидящему на переднем, улыбнулась, на плечо руку ласково положив. Корил он себя тогда, это безнадежность, ненужная влюбленность, собачий бред. И не думал, что её такая простая нежность согреет его через столько холодных лет.

(на мотив арии Фигаро)Арбатская, Пражская и Братиславская, Новослободская, Автозаводская,
Марьино, Выхино, Новогиреево, На Краснопресненскую переход.
Красногвардейская, Сокол, Смоленская, Площадь победы, Площадь Подбельского,
Речной вокзал, Китай-город, Беляево, Не забывайте вещи в метро.
На Рижской толкнули, На Римской пихнули, Ругалися мерзко на Новокузнецкой,
Дверью зажало на станции Свиблово, А отпустило на ВДНХ.
В Орехово пили, В Алтуфьево кушали, На Театральной музыку слушали,
Мы покурили на станции Чеховская, А отпустило на ВДНХ.
Новокузнецкая, Новокузнецкая,
Новокузнецкая, Новокузнецкая,
Новокузнецкая, Новокузнецкая,
Блин, в эскалатор попали штаны!
На Курской спустились, на Тульской поднялись, На Кантемировской долго ругались,
Куда-то послали, куда — я не понял, Но очень похоже на ВДНХ,
Битцевский парк, Люблино, Комсомольская,
Охотный ряд, Свиблово, Кожуховская.
Проспект Вернадского и Пролетарская,
Багратионовская и Фили,
Аэропорт, Юго-Запад, Каширская,
Южное Бутово и Боровицкая,
И все вот это вот имени Ленина,
Мы основали в тридцатых годах, В тридцатых годах, В тридцатых годах,
В тридцатых годах!

Она прячет улыбку и слезы,
Она редко мне смотрит в глаза.
Мы спешим разными дорогами
Hа один вокзал.

Он на вокзалах провожал солдат в последний путь, он знал кому кресты в сырой земле, кому кресты на грудь.

Меня не любит этот город.
Холодный, хмурый и сырой –
С таким презрительными приветом
Он предстаёт передо мной.Но это – маски настроенья,
За ними скрыто естество.
Казань, преодолей смущенье
И покажи своё лицо!Иду всё дальше от вокзала –
Чем глубже в город, тем светлей
Становятся твои кварталы
И переливы этажей.Я знаю всю твою натуру
По взглядам улиц и домов.
В меня вошло копьё Амура
С двух первых взоров и шагов.Ведь ты действительно прекрасна,
Легка, нежна и молода.
Гримасы строишь понапрасну:
Давно во мне – твоя стрела.Я не забуду твою прелесть,
Дыханье Волги и ветров!
Меня всегда под сердцем греет
Мой город-первая любовь.

Морда опухшая, как часы на вокзале.

Вокзалы и аэропорты. Да, это, несомненно, они виноваты во всем. В мире не сыскать, пожалуй, ни одного города или даже крохотного городка, в котором бы не оказалось хоть одной такой фабрики разлук. Двери-челюсти этих зданий беспрестанно заглатывают и выплевывают своих жертв, а сами жертвы предпочитают не обращать на это внимания и исправно платят за то, чтобы расстаться с кем-то… на время или же навсегда. Так уж сложилось, что разлука в наше время – всего лишь средство чьего-то заработка

Я как старая пальма на вокзале — никому не нужна, а выбросить жалко.

Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.

Когда попадаешь в незнакомое место, совсем не обязательно устраивать экскурсии: сходи на рынок да на вокзал — и всё поймешь…

Нищий с собакой сидит на вокзале. Ему протягивают деньги. Он:
— Нет, спасибо. По воскресеньям я не работаю.

— Я сейчас на вокзал на билетами, а ночью на три весёлые буквы.
— Какие?
— В Уфу.

Вокзал — место ничего не значащих безнаказанных поцелуев.

— Дальше ничего не придумали, импровизируй!
— Как вы поняли, слово «импровизируй» является ключевым в нашей программе, услышав его во второй раз, вы должны нам позвонить. И тот, кто дозвонится нам 38-ым, получит билет на поезд Москва — Нижний Тагил, который отправляется с Ярославского вокзала через 40 минут. ШУТКА!

Счастье, – рассуждал Остап, – всегда приходит в последнюю минуту. Если вам у Смоленского рынка нужно сесть в трамвай номер 4, а там, кроме четвертого, проходят еще пятый, семнадцатый, пятнадцатый, тридцатый, тридцать первый, Б, Г и две автобусных линии, то уж будьте уверены, что сначала пройдет Г, потом два пятнадцатых подряд, что вообще противоестественно, затем семнадцатый, тридцатый, много Б, снова Г, тридцать первый, пятый, снова семнадцатый и снова Б.
И вот, когда вам начнет казаться, что четвертого номера уже не существует в природе, он медленно придет со стороны Брянского вокзала, увешанный людьми. Но пробраться в вагон для умелого трамвайного пассажира совсем не трудно. Нужно только, чтоб трамвай пришел. Если же вам нужно сесть в пятнадцатый номер, то не сомневайтесь: сначала пройдет множество вагонов всех прочих номеров, проклятый четвертый пройдет восемь раз подряд, а пятнадцатый, который еще так недавно ходил через каждые пять минут, станет появляться не чаще одного раза в сутки. Нужно лишь терпение, и вы дождетесь.

Я слишком много думаю о тебе. Ты не знаешь, какая здесь жизнь. Сверкающая, прекрасная тюрьма. Стараюсь отвлечься как могу, вот и всё. Вспоминая твою комнату, я просто не знаю, что делать. Тогда я иду на вокзал и смотрю на поезда, прибывающие снизу, вхожу в вагоны или делаю вид, будто встречаю кого-то. Так мне кажется, что я ближе к тебе.

— Почему красный ковер?
— Чаще всего покушения происходят на вокзалах, а на красном фоне кровь не так заметна.

Опережаем немок на полтора километра. Это даже не трамвайная остановка, а расстояние от речного вокзала до бог знает куда.

С тобой так много интересного
Вокруг совсем не тесно,
Без площадей вокзалов, станций,
Без этих всех цивилизаций.

Флоты — и то стекаются в гавани.
Поезд — и то к вокзалу гонит.
Ну а меня к тебе и подавно —
я же люблю! —
тянет и клонит.

Сегодня утром, по дороге с вокзала, я повстречал толпу любопытных, возвращавшихся после казни Уолтуортского убийцы. Виселица — единственное место, откуда может хлынуть подобный поток негодяев. Я без всяких преувеличений считаю, что один только их вид способен довести человека до дурноты.

Ты подняла меня, как камешек на пляже,
Бессмысленный предмет, к чему — никто не скажет.
Как водоросль на морском прибое,
Что, изломав, земле вернуло море,
Как за окном туман, что просит о приюте,
Как беспорядок в утренней каюте,
Объедки после пира в час рассвета,
С подножки пассажир, что без билета.
Ручей, что с поля зря увел плохой хозяин,
Как звери в свете фар, ударившем в глаза им,
Как сторожа ночные утром хмурым,
Как бесконечный сон в тяжелом мраке тюрем,
Смятенье птицы, бьющейся о стены,
След от кольца на пальце в день измены,
Автомобиль, на пустыре забытый ночью,
Письмо любви, разорванное в клочья,
Загар на теле — след исчезнувшего лета,
Взгляд существа, что заблудилось где-то,
Багаж, что на вокзале свален кучей,
Как ставень, хлопающий и скрипучий,
Как ствол, хранящий молнии ожоги,
Как камень на обочине дороги,
Как рев сирены с моря, издалека,
Как боль от яркого кровоподтека,
Как в теле много лет воспоминанье
Про лезвия холодное касанье,
Как лошадь, что из луж старается напиться,
Подушка смятая, когда кошмар приснится,
Гнев против солнца, крики оскорблений
За то, что в мире нету изменений.
Ты в сумраке ночном нашла меня, как слово,
Как пса, что носит знак хозяина другого,
Бродягу — он был рад теплу ночного хлева,
Из прошлого пришел он, полный гнева.

Раз в год поездка в Павловск «пошуршать листьями», раз в год посещение Домика Петра Великого перед началом учебного года (таков был петербургский обычай), прогулки на пароходах Финляндского пароходного общества, бульон в чашках с пирожком в ожидании поезда на элегантном Финляндском вокзале, встречи с Глазуновым в зале Дворянского собрания (теперь Филармонии), с Мейерхольдом в поезде Финляндской железной дороги были достаточными, чтобы стереть границы между городом и искусством.

Он защищается, но всё равно всё напоминает ему о ней. Краков, театры, молоко, весенний ветерок и даже чемоданы у пассажиров на вокзале.

Я видел вдалеке дельфинов, помнишь?
А ты грустила, так и сказала: «Я расскажу
Тебе про волны, если захочешь!»,
Чтобы убить время вокзала.

Очень часто я вижу как ты уходила тогда – на вокзале, и говорила мне: «возвращайся», и до сих пор не могу найти в себе силы попрощаться с тобой навсегда, потому что прощалась уже не раз, потому что до сих пор звенит в душе отчаянная надежда – а вдруг… Вдруг снова — как в сказке — пересекутся дороги и снова встретимся мы, но уже совсем другие, и ты увидишь меня на вокзале, обнимешь крепко и зашепчешь на ухо: «Всё правильно, мелкая. Всё верно. Всё было не зря».
И тогда всё действительно будет не зря.
Потому что иначе – никак.
Потому что люблю.

Лютый дед! Таким дедам надо памятники чугунные на вокзалах ставить, а не руки ремнями вязать и никак уж не в вытрезвитель сдавать.

…Ожидание личного счастья – как ожидание электрички на перроне провинциального вокзала. Вопреки точному расписанию электричка обязательно приедет. Неизвестно когда точно. Может, с опозданием на полчаса. Может, с аварийной задержкой в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Так и любовь. Врывается в судьбу человека вопреки жизненному расписанию. Одного посещает рано. Другого – чуть позже. Кого то – поздно. Любовь обязательно доберётся до каждого из нас. Неоспоримый факт, оспариваемый людьми без веры в себя…

Кто плачет на вокзале, должен платить штраф

Вокзал, поросший человечьей суетой, шум поездов, стремящихся растянуть цикл своего движения до бесконечности, агонии разлук и эйфории встреч, циферблат неумолимых часов, качающих на своих стрелках судьбы путников, пришедших в этот храм… Пять минут до поезда. Пять минут, принадлежащих только тебе. Пять маленьких минут, время последней сигареты, усталого взгляда назад и прощальной улыбки на дорогу. Пять бесконечных минут, время, отпущенное тебе и достаточное, чтобы перекроить весь мир по новой выкройке. Взвесить собственную жизнь, расчленить душу, препарировать бездну мыслей, познать прошлое глазами уходящего и этим навсегда изменить будущее. Пять минут принять решение, сесть на уже видимый сквозь беспокойство глаз поезд, развернуться и уйти, вернуться в тёплый дом, под сытый кров, отдаться без боя любящим рукам, или порвать билет, посмотреть долгим взглядом на медленно кружащую в сыром небе птицу, пожать плечами и спрыгнуть на рельсы, слабым телом встречая массив надвигающегося поезда, пешком отправляясь в новый неизвестный путь. Пять минут. Время, время, время… Время жизни и смерти, время судьбы, неумолимо ползущей перекрёстками тонких линий на руке, время рвать тонкую грань между «да» и «нет»… Время, которого нет. И ты выбираешь…

Приехать на Казанский вокзал и купить чебурек — вот что значит «билет в один конец».

…Я искал правду. Нашёл её. Она мне не понравилась. Хотел бы я теперь забыть её к чёрту. Алекс Мерсер. Город пострадал из-за его ошибок, из-за того, что он наделал на Пенсильванском вокзале. И, кем бы он ни был, он — часть меня. Закрывая глаза, я вижу память тысячи мертвецов — кричащих, когда я забираю их жизни. Мгновения, которые я буду переживать вечно. Чем я стал? Чем-то меньшим, чем человек. Но так же и чем-то большим.

– Я? Вы хотите, чтобы я… остановил их? Вы знаете, сколько их?
– Да. Их много. Так что давай.
– На этом вокзале, который теперь, видимо, служит ещё и школьной библиотекой, сотни залов ожидания. Это невозможно.
– Мы можем попробовать.
– Откуда в тебе этот невероятный оптимизм?
– Точно не от отца.

Может быть, этих глаз я не встречу никогда,
Может быть, в последний раз взгляд твой провожал меня,
Где перрон оживёт, поезд к счастью привезёт,
К тем загадочным глазам – только где же тот вокзал?

— Большой центральный вокзал.
— Она сказала «большой центральный вокзал» или «больной сильно вонял»?

В унылую пору,
В осенний пасмурный день
Один отправляюсь
На железнодорожный вокзал —
Посмотреть, побродить в толпе…

Заплатил налоги и сплю спокойно на лавочках, в подвалах, на вокзале