Цитаты про витрину

Цитаты про витрину

Хотят ли русские войны, спросите вы у «Тишины»
Над ширью пашен и «Полей», и у «Берёз» и «Тополей».
Ещё спросите у солдат, что за лопатка «Вариант»,
Что за «Обувка» на ногах, как «Козлик» нагоняет страх.
Чем пахнут «Муха» и «Тюльпан», и чем наполнен наш «Стакан»,
В каких местах наш «Вихрь», «Вал». Какой «Капустник» правит «Бал»,
«Фантасмагорией» какой «Фагот» играет и «Гобой».
Что доставляет наш «Курьер», и где находится «Барьер»,
Спроси «Метис» с «Мулатом» как они попали в «Зоопарк»
Чем связан с «Буратино» «Шмель», и от чего спасёт «Свирель»,
Как от «Пионов» и «Гвоздик» благоухает наш цветник.
Какие «Кактусы» растут, какие «Васильки» цветут.
Что за «Акации» в лесу и что вам «Дятлы» принесут.
Какое «Пламя» у «Костра», как «Клюква» русская красна.
Хотят ли русские проблем, спросите вы у «Хризантем».
У «Незабудок» и «Витрин», спросите, нужен русским мир?
И вам ответит «Бородач», а вместе с ним «Вампир» и «Грач»,
«Подкидыш», «Марья» и «Иван», «Заколка», «Гобелен» и «Гардиан»,
И «Камбала», и «Кипарис», и «Канарейка», и «Нарцисс»,
И «Целина», и «Гиацинт», и «Мумия», и «Гном», и «Винт»,
И «Черноморец», и «Волна»,
«Енот», «Кальмар» и даже «Клещ» вам объяснят простую вещь.
И вы поймёте мысль мою, война нам, русским, По-бо-ку!
… у Парижа есть свой особенный аромат, который не меняется веками.
В этот город невозможно не влюбиться. Он был живой, обладал мужским характером, аристократической галантностью и являлся противоположностью моему родному городу. Москва — женщина, ослепительная кокетливая красавица. Ее наряды — суперсовременные здания с фасадами по последней моде. Ее бриллианты — ночные огни. Ее улыбки — сияющие витрины магазинов. Ее капризы — это хмурое небо, которое за считанные минуты может уступить место яркому солнцу. В погоне за модой она полностью обновляется каждые несколько лет. Париж не такой. В нем есть сила характера и мужская сдержанность. Он предпочитает проверенную временем классику. Его каменный облик изыскан и элегантен, а ценности вечны. Москва была мне подругой, Париж стал возлюбленным.
Я смотрю на женщин как на пирожные в витрине.

Я вошёл в книжный магазин, две симметричные витрины которого уже знаменовали собой шизофрению. С одной стороны книги о компьютерах и будущем электроники, с другой — сплошь оккультные науки. То же и внутри: «Эппл» и Каббала.
Если ты хочешь быть настоящим революционером, если ты хочешь, чтобы у тебя была тысяча последователей и твоя мало симпатичная физиономия была на каждой футболке, тебе надо перестать заниматься детским садом, выйти на баррикады: крушить витрины, жечь автомобили.
И чтоб тебя каждый день дубинками били.
Революции нужны мученики, а не придурки.
Теперь ты ясно видишь вещи. Видишь эти дурацкие жизни, странные голоса. Кругом Милли Ванилли. Ты смотришь на вещи, которые не можешь купить, а теперь даже не хочешь покупать. Всё это останется после твоего ухода, после твоей смерти. И тогда ты понимаешь, что все эти вещи в ярких витринах, эти модели в каталогах, эти краски, эти специальные предложения, эти рецепты Марты Стюарт, эти горы жирной пищи — лишь попытка отсрочить нашу смерть. Но тщетно.
Не люблю увеселительные заведения. Людям кажется, что они отдыхают и расслабляются, но на самом деле они все ведут себя неестественно, показно. Стараются выглядеть лучше, вести себя интереснее. Словно манекены в витрине рядового парижского бутика. Только в отличие от настоящих манекенов, на которых пялятся покупатели, эти манекены ещё и сами постоянно пялятся друг на друга.
Разглядываю свое отражение витрине магазина: «кому же с такой красавицей в жизни повезет?» На что папа бормочет: «дай бог терпения этому святому человеку»
— Пап, а откуда оно?
— Откуда? Шёл в магазин за крючками. Смотрю, в витрине оно… Так и манит! А как вот сел, понял, что это любовь с первого массажа!
Странно, что хранит наша память: отдельные образы и чувства, которые мы помним многие годы. Как тот день, когда я поняла, что у меня никогда не было своей вазы. Я просто нигде не жила настолько долго, чтобы обзавестись этой незатейливой вещицей. Но в тот момент мне больше всего на свете захотелось иметь собственную вазу. Это произошло во вторник днем, через полгода после окончания войны. Со временем, день, когда окончилась самая кровавая и ужасная война в истории человечества, стал стираться из моей памяти. Но я до мельчайших деталей помню день, когда я увидела в витрине жизнь, которой у меня не было.
Женщина может бесконечно смотреть на несколько вещей: на понравившуюся шубу на витрине магазина, на бриллианты и на то, как полнеет подруга
Ну и самое остросюжетное — угон инвалидной коляски вместе с содержимым. Днём, из отдела туалетной бумаги. Тоже Маша. Инвалид приехал со своей женщиной-штурманом, но она была какая-то несобранная. А если ты нормальный человек, тебе конечно же хочется прокатиться. Коляска-то отличная. И вот выждав, когда штурман отвернётся почитать пачку сахара, Маша подарила инвалиду ощущение жизни методом разгона коляски до скорости звука. Пассажир сначала удивился. Потом по рёву воздуха в ушах, заподозрил неладное. И лишь в молочном отделе поднял, что кто-то злой его украл, чтобы убить о витрину со сметаной. Тут Маша смело поставила коляску на одно колесо и свернула в рыбный отдел, где экипаж поймали посетители, растревоженные плачем неблагодарного калеки.
Не знаю как у вас, а в нашей стране такое поведение называется «беззаботное детство».
Мелькают дни и лица;
Огни витрин машин квартир —
В их мире ты — частица, но для меня ты — целый мир!

Дневник Роршаха. 16 октября 1985 года. 42-ая улица: сиськи на всех афишах, на всех витринах, как мусор по всем тротуарам. Предложили шведскую любовь, французскую любовь… но не американскую. Американская любовь, как кола в зеленой стеклянной бутылке — снята с производства.
Когда я просыпаюсь по утрам, я вижу, как за окном трепещет снежная завеса. В часах кукует кукушка, что бы сообщить всем, что уже семь часов утра. И я слышу, как мама кричит мне: «Банни, вставай, не то опоздаешь». Полусонная я отвечаю ей: «Ну, еще три минуточки, мамочка». Каждый день я опаздываю в школу. И учительница велит мне стоять за дверью, в коридоре. И у меня всегда очень плохие отметки по контрольным. После школы мы с подружками едим горячие пирожки. Заворожено смотрим на роскошные платья, выставленные в витринах магазинов. Такие вот мелочи и делают нашу жизнь по-настоящему счастливой. Хотела бы я снова жить такой вот жизнью…
… ездить на пикник, спать после обеда на берегу реки, есть персики, креветки, круассаны, слипшийся рис, плавать, танцевать, покупать себе туфли, белье, духи, читать газету, глазеть на витрины, ездить на метро, следить за временем, пихать тебя в постели, чтобы ты подвинулся, стелить белье, ходить в Оперу, съездить в Бейрут, в Вену, посещать бега, ходить за покупками в супермаркет, готовить барбекю, злиться, потому что забыл уголь, чистить зубы одновременно с тобой, покупать тебе трусы, стричь газон, читать газету из-за твоего плеча, отнимать у тебя арахис, ходить по погребкам на Луаре и в Хантер-Вэлли тоже, идиотничать, трепаться, познакомить тебя с Мартой и Тино, собирать ежевику, готовить еду, съездить еще раз во Вьетнам, поносить сари, будить тебя, когда ты храпишь, сходить в зоопарк, на блошиный рынок, поехать в Париж, в Лондон, в Мелроуз, на Пикадилли, петь тебе песенки, бросить курить, попросить тебя подстричь мне ногти, покупать посуду и всякую ненужную всячину, есть мороженое, смотреть на людей, выиграть у тебя в шахматы, слушать джаз, регги, танцевать мамбу и ча-ча-ча, скучать, капризничать, дуться, смеяться, щекотать тебя, приручить тебя, подыскать дом с видом на луг, где пасутся коровы, нагружать доверху тележки в супермаркетах, побелить потолок, сшить шторы, часами сидеть за столом с интересными людьми, дергать тебе за бородку, подстричь тебе волосы, полоть сорняки, мыть машину, любоваться морем, перебирать барахло, звонить тебе снова и снова, ругаться, научить вязать и связать тебе шарф, а потом распустить это уродство, подбирать бездомных кошек, собак, попугаев, слонов, брать напрокат велосипеды и не кататься на них, валяться в гамаке, перечитывать бабушкины комиксы 30-х годов, перебирать платья Сюзи, пить в тенечке «Маргариту», жульничать, научиться гладить утюгом, выбросить утюг в окно, петь под дождем, сбегать от туристов, напиться, выложить тебе все начистоту, а потом вспомнить, что этого делать нельзя, слушать тебя, держать за руку, подобрать утюг, слушать песни, ставить будильник, забывать чемоданы, остановиться на бегу, выбрасывать мусор, спрашивать, любишь ли ты меня по — прежнему, ссориться с соседкой, рассказывать тебе о моем детстве в Бахрейне, описывать перстни моей няньки, запах хны и шариков амбры, делать наклейки для банок с вареньем…И все в том же духе страница за страницей. Страница за страницей. Я перечислил тебе, что пришло в голову, что вспомнил. Это было невероятно.
— И как давно ты этим занимаешься?
— Начала, как только ты ушел.
— Но зачем?
— Потому что мне скучно, — веселым тоном ответила она, — представь себе — я умираю от скуки!
Общество ненавидит и преследует вампиров. Но без всякой причины! Разве их потребности шокируют больше, чем потребности человека или других животных? Разве их поступки хуже иных поступков родителей, издевающихся над своими детьми, доводя их до безумия? При виде вампира у вас усиливается тахикардия и волосы встают дыбом. Но разве он хуже, чем те родители, что вырастили ребенка неврастеника, сделавшегося впоследствии политиком? Разве он хуже фабриканта, дело которого зиждется на капитале, полученного от поставок оружия национал террористам? Или он хуже того подонка, который перегоняет этот пшеничный напиток, чтобы окончательно разладить мозги у бедняг, и так не способных о чем-либо как следует мыслить? Или, может быть, он хуже издателя, который заполняет витрины апологией убийства и насилия? Спроси свою совесть, дружище, разве так уж плохи вампиры? Они всего навсего пьют кровь.

Все стараются не показывать свои слабости, а они как на витрине.
Есть люди, у которых как в современных магазинах, — на витрине есть всё, но зайдешь внутрь — там пусто.
… Книжный магазин, кино, выставки, витрины, художественных галерей — все это заставляло вспомнить о собственной посредственности…
Посещение любого из этих мест, рождённых работой чувств других людей, неизбежно напомнило бы ей о бессмысленности её собственной жизни…
Вся наша культура основана на жажде покупать, на идее взаимовыгодного обмена. Счастье современного человека состоит в радостном волнении, которое он испытывает, глядя на витрины магазина и покупая всё, что он может позволить себе купить или за наличные или в рассрочку. Он (или она) и на людей глядят подобным образом. Для мужчины привлекательная женщина — для женщины привлекательный мужчина — это добыча, которой они являются друг для друга.
Чем ближе Новый год, тем быстрее летит время. Вроде бы не так уж давно было тёплое солнечное лето и совсем уж недавно осень — дожди, одетые в золото деревья, тихое шуршание листопада. Но не успели и оглянуться — листья опали, день стал короче и воцарился хмурый тёмный ноябрь. А вскоре как-то незаметно, тихонько, исподволь его сменил декабрь и начал всё быстрее и быстрее отсчитывать свои короткие денёчки… И хоть декабрь не менее хмур и тёмен, чем ноябрь, но с его приходом что-то вокруг изменилось, засияло, заиграло, замерцало в ранних сумерках, переливаясь волшебным блеском — это зажглись в витринах магазинов, в окнах ресторанов, на площадях и перекрёстках разноцветные ёлки. И вмиг изменилось настроение, несмотря на сумрак и непогоду, на душе сделалось как-то радостно и празднично, а воздухе запахло мандаринами, хвоей и еще чем-то неуловимым, скорее всего, долгожданным Новым годом.
Зима наносит удар в сердце всякой жизни, одушевлённой и неодушевлённой. Если бы не искусственные огни веселья, если бы не суета, создаваемая жаждой жизни, и бешеная погоня за барышами торговцев развлечениями, если бы не роскошные витрины, которые торговцы устраивают и внутри и снаружи своих магазинов, если бы не яркие разноцветные рекламы, которыми изобилуют наши улицы, если бы не толпы снующих во всех направлениях пешеходов, — мы быстро почувствовали бы, как тяжко ледяная рука зимы ложится нам на сердце и как гнетущи те долгие дни, когда солнце на даёт нам достаточно тепла и света. Мы сами не сознаём, до какой степени зависим от всех этих явлений. В сущности, мы те же насекомые, вызванные к жизни теплом и гибнущие от него.
На хрен, любовь моя, на хрен… Я не хочу встречаться с Тобой и смотреть на Тебя, как жена Штирлица, глазами, полными надежды и немого отчаяния. Я не хочу до крови закусывать губу, глядя, как Ты нежно склоняешься к этому… к этой девушке. Я не хочу.
На хрен, любовь моя, на хрен. Мои письма – это не интуитивные тексты, это полтора месяца такой печали, от которой становишься на десять лет старше и на двадцать лет тупее. Я как кобра, которая приготовилась для броска, а ее огрели лопатой. Она покачивается, утратив точность удара, и промахивается на полметра, вместо того чтобы одним поцелуем добиться своего.
На хрен, любовь моя, на хрен. Это безвыходно: я смогу приблизиться к Тебе, не заливаясь слезами, только когда разлюблю. Но работать вместе мы можем, пока я люблю Тебя и чувствую каждое движение Твоей сумеречной души, Твоего спутанного сознания. Тебе нужны мои эмоции, но именно они не дают мне спокойно заниматься делом.
На хрен, любовь моя, на хрен. Если я перестану любить Тебя, зачем Ты будешь мне нужен? Ты не воплотил ни одного творческого замысла. Каждый раз, когда в Твоей жизни появлялось очередное… очередная девушка, Ты затевал новый проект в соответствии с ее увлечениями: сначала Ты рисуешь картины, потом делаешь репортажи, теперь Ты решил заняться дизайном витрин. А если Ты полюбишь ветеринара и станешь принимать роды у сук, мне что, писать и об этом?
На хрен, любовь моя, на хрен. Я не стану работать с Тобой на Твое будущее – с этим… с этой девушкой. Исключительно из вредности – не стану. Не слишком ли жирно Тебе: счастье в личной жизни и успехи в труде? Выбери что-нибудь одно, потому что у меня-то нет ни того ни другого. Не слишком ли жирно: сохранить и любимую, и любящую? И добрую, и красивую? И рыбку съесть, и любовью заняться? Так вот, эту рыбку Ты не съешь.
На хрен, любовь моя, на хрен. Мы были восхитительно честны друг с другом, поздно теперь обманывать. Я уходила в печали, и только, а если сейчас подвирать по мелочам, то станет больно. А ведь нам наверняка не удержаться, потому что мы все еще хотим друг друга и у Тебя эрекция – даже когда ты слышишь мой голос по телефону.
На хрен, любовь моя, на хрен. Скоро в моей жизни появится высокий блондин со шрамом, который не оставит в ней места ни для Тебя, ни для Твоих проектов. А если я сейчас начну заниматься Твоими делами, он, пожалуй, передумает появляться.
На хрен, любовь моя, на хрен. Я не только человек, но и женщина, я нуждаюсь в любви. Эта работа будет стоить мне крови, но Тебе нечем ее оплатить, потому что Ты не можешь дать мне то, что я хочу.
На хрен, любовь моя, на хрен.
Непонятно, зачем в аптеках витрины. Неужели кто-то приходит в аптеку, чтобы что-то себе выбрать? Ты не встретишь ни одного человека в аптеке, который приходил бы в поисках чего-нибудь эдакого новенького.
Некоторые сознательно выбирают такую судьбу: они, как безумные, жаждут, чтобы вид за окном менялся каждую неделю, каждый месяц, каждый год, но с возрастом начинают сознавать, что всего лишь коллекционируют никчемные дороги и ненужные города, не более основательные, чем киношные декорации, и провожают глазами людей-манекенов, которые мелькают в витринах за окном медленного ночного поезда.
Как странно: у этих слепцов, потерявших зрение на войне, движения другие, чем у слепорожденных, — стремительнее и в то же время осторожнее, эти люди еще не приобрели уверенности долгих темных лет. В них еще живет воспоминание о красках неба, земле и сумерках. Они держат себя еще как зрячие и, когда кто-нибудь обращается к ним, невольно поворачивают голову, словно хотят взглянуть на говорящего. У некоторых на глазах черные повязки, но большинство повязок не носит, словно без них глаза ближе к свету и краскам. За опущенными головами слепых горит бледный закат. В витринах магазинов вспыхивают первые огни. А эти люди едва ощущают у себя на лбу мягкий и нежный вечерний воздух. В тяжелых сапогах медленно бредут они сквозь вечную тьму, которая тучей обволокла их, и мысли их упорно и уныло вязнут в убогих цифрах, которые для них должны, но не могут, быть хлебом, кровом и жизнью. Медленно встают в потускневших клеточках мозга призраки голода и нужды. Беспомощные, полные глухого страха, чувствуют слепые их приближение, но не видят их и не могут сделать ничего другого, как только, сплотившись, медленно шагать по улицам, поднимая из тьмы к свету мертвенно-бледные лица, с немой мольбой устремленные к тем, кто еще может видеть: когда же вы увидите?!

Я в отражении витрин, мимо людей и машин,
Один пробираюсь, осторожно хвост поджав.
Страх, и все здесь против меня: люди, погода, дома,
Это у кошки девять жизней, у меня — одна!
Полно причин для крутых вершин:
Картин, витрин, дорогих машин
Но мне претят гламурные речи
И смена трёх нарядов за вечер.
О-о-у-о, глупость не лечат.Свисток, значок, полосатый штрих,
Послать бы их через две сплошных,
Нереально маленьких суток,
Может быть, хватает кому-то,
Но мой день в темпо-минутах.
– Ты не мой папа, – снова заявил Дэнни. – А если в тебе осталась хоть капелька моего папы, она знает, что они врут. Тут все – вранье и надувательство. Как игральные кости, которые папа положил в мой чулок на Рождество, как те подарки, что кладут на витрину, – папа сказал, там внутри ничего нет, никаких подарков, одни пустые коробки. Просто показуха, сказал папа. Ты – оно, а не папа. Ты – отель. И когда ты добьешься своего, то ничего не дашь моему папе, потому что слишком любишь себя. И папа это знает. Тебе пришлось заставить папу напиться Всякой Дряни, потому что только так можно было его заполучить. Ты, врун, фальшивая морда