Цитаты про Санкт-Петербург

В Петербурге разработан классический метод кадрежа: перевозите девушку на противоположный берег, и она никуда от вас не денется, пока не сведут мосты, часов в пять утра.

Все приезжающие в Петербург беспрестанно повторяют слово «фантастика».

В Петербурге солнце светит либо 19 часов, либо 4. Так и русские — они могут быть предельно холодными и закрытыми, а могут — непредсказуемо радушными.

Питер — это папа, а Москва — мама; они в разводе, и живёшь ты, понятно, с мамой, властной, громогласной, поджарой теткой под сорок, карьеристкой, изрядной стервой; а к папе приезжаешь на выходные раз в год, и он тебя кормит пышками с чаем, огорошивает простой автомагистральной поэзией типа «Проезд по набережным Обводного канала под Американскими мостами — закрыт» и вообще какой-то уютнейший, скромнейший дядька, и тебе при встрече делается немедленно стыдно, что ты так редко его навещаешь.

Питер… особый воздух, атмосфера и настроение. Это город, прячущий в закоулках двустворчатые окошечки, расположенные у самой земли, старинные обветшалые здания и ветхие особнячки. Здесь можно встретить «Булочные», от которых веет ароматом свежевыпеченного хлеба, и трактир с прекрасной русской кухней и музыкой. Прогулка по Питеру – все равно что прочтение дневника жизни. Северный порыв ветра сдувает с тротуара снежную «простынь», а заодно проникает в душу, заигрывая с чувствами и воспоминаниями. В Москве все дни как нити большого клубка, который катится без остановки. В Питере время более уважительно относится к жителям и туристам. Это особо хорошо заметно на лицах людей. Они эмоциональные, спокойные, задумчивые, веселые, печальные… В них нет напряжения и безоглядности на мир…

Санкт-Петербург — капризный город. Словно ветреная, избалованная красавица, которая сначала дарит улыбки, а потом ускользает, скрывшись в пестрой толпе. Сегодня она мила и игрива, а уже завтра на что-то обижена. Не угадаешь, не поймешь и не застрахуешься от неожиданных перемен настроения. Такие же чудеса творятся с погодой в Санкт-Петербурге. Только что светило солнце, миг — и резко потемнело, наползли низкие тучи с Невы, и начался дождь. Мелкий, моросливый, по такому не поймешь, то ли он закончится с минуты на минуту, то ли будет надоедать сутки.

Петербург уже давно описан, а что не описано, то надо видеть самому.

В Петербурге больше всего люблю застройку конца XIX – начала XX века. Строили за деньги, но для души. В том числе и доходные дома.

Пушкин. Тютчев. Некрасов. Блок. Ахматова. Мандельштам… Это всё — псевдонимы. Автор — Петербург.

— Петербург — многоликий город. Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В белые ночи он очаровательно воздушен. Это — живой, глубоко чувствующий город.
Клим сказал:
— Вчера я подумал, что вы не любите его.
— Вчера я с ним поссорилась; ссориться — не значит не любить.

Самым верным, памятным еще по коммунистическому Питеру признаком разрухи были окна. Если люди не заменяют разбитое стекло, а прикрывают его фанерой или заклеивают бумагой, это значит, что город болен. Жители смирились с ненормальностью бытия и не знают, каким будет завтрашний день.

По свидетельству очевидцев, поздней осенью Питер практически непригоден для жизни. Так для существования разве.

Петербург я начинаю помнить очень рано – в девяностых годах… Это Петербург дотрамвайный, лошадиный, коночный, грохочущий и скрежещущий, лодочный, завешанный с ног до головы вывесками, которые безжалостно скрывали архитектуру домов. Воспринимался он особенно свежо и остро после тихого и благоуханного Царского Села.

Ленинградская жизнь сразу же показалась Тане более породистой, с интересным корешком, и как-то лучше обставленной во всех отношениях, — и улицы, и вещи, и люди обладали большим удельным весом, что ли.

В Петербурге — сон тяжелее; в сырых местах сон всегда тяжел. И сновидения в Петербурге — особенные, такого страшного, как там, в Орле — не приснится.

Здесь, в России, я оставляю самый сладкий кусок своей жизни. Уверен, что на старости жизнь в Петербурге будет мне вспоминаться, как волшебный сон.

Ленинград обладает мучительным комплексом духовного центра, несколько уязвленного в своих административных правах. Сочетание неполноценности и превосходства делает его весьма язвительным господином.

— Ну, где-где, в Ленинграде!
— В каком Ленинграде? Города такого давно нет уже!
— Города нет, а 3-я улица Строителей осталась…

Ах, как приятно в день весенний
Урвать часок на променад
И для галантных приключений
Зайти в веселый Летний сад. Там, средь толпы жантильно-гибкой,
Всегда храня печальный вид,
С разочарованной улыбкой
Поручик Лермонтов стоит!

В моем изгнаньи бесконечном
Я видел все, чем мир дивит:
От башни Эйфеля до вечных
Легендо-звонных пирамид!.. И вот «на ты» я с целым миром!
И, оглядевши все вокруг,
Пишу расплавленным ампиром
На диске солнца: «Петербург».

Уходят тепло — летние часы
И растекаются водой в Фонтанке.
Проспект и фонари, а в небе — сны —
Все так привычно и в порядке. Грифоны на мосту поднимут крылья
И унесут меня в неведомый простор,
Где нет ни мук душевных, ни бессилья,
А есть воды с гранитом долгий спор. Мосты и камни, небо и вода —
Хожу я по каналу Грибоедова —
Архитектурная непростота.
По Невскому проходит лето.

Санкт—Петербург красив, известно; но если бы я отдался чувству удивления, то оно относилось бы к чрезвычайной оживленности улиц…

Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге.

Все перепады и безумства ноября,
все листья черные, все ветреные ночи,
когда вода в Неве вскипает, и не зря
правитель бронзовый по площадям грохочет.
И просыпаешься в постели не своей,
защиты ищешь у чужого дома.
Бездумная эротика ветвей,
раздетых ветром — так знакома.

Здесь везде памятники архитектуры конца какого-то века. Это же Питер!

Ночь теплая одела острова.
Взошла луна. Весна вернулась.
Печаль светла. Душа моя жива.
И вечная холодная Нева
У ног сурово колыхнулась.

Как хорошо! Как свежо и спокойно! Разве это не счастье? Почему Петербург всегда так оживлён, так безумен? Неужели нельзя всегда пребывать в таком мирном состоянии?

Пётр Первый однажды решил поехать в петербург и появился Петербург.

Не важно, из Питера ты или из Москвы, всех нас объединяет одно — 3-я улица Строителей, дом 25, кв.12.

А может быть в Питер, и всё образуется…

И мне всегда тепло
Под питерским дождём,
А ты под золотым
Московским солнцем мёрзнешь.

— Вы не из тех людей, что считает Петербург раем на земле, а Москву — геенной огненной с девятью кругами МКАДА?
— Да нет, красивый город, ну был во всяком случае…

Чего ловить в Петербурге — не очень понятно. Это не скажешь словами. Это либо чувствуешь всей кожей, либо никогда не объяснишь, о чём речь.

Питер — это вообще отдельное государство, живущее по своим законам. Питер — это как наркотик, которым хоть раз укололся — и уже не можешь слезть с иглы. Приезжаешь в другие города — и начинается ломка.

Они привыкли к дождю. Дождь — часть их жизни. Вечный дождь. Если захочется заплакать, не заплачешь. Слишком много вокруг воды. Такая жизнь делает петербуржцев очень сильными и невосприимчивыми к катаклизмам. Их не удивишь соплями. Они мечтают о солнце, о деньгах, о белом самолете, летящем к белому песку на далеком пляже. А по ночам они танцуют в свете тысяч маленьких, ярких, солнечных лучей… Улыбаются, целуются, отдаются друг другу, играют в любOFF.

В Ленинграде рок делают герои, в Москве — шуты.

— Иван Степанович, фестиваль этот проходит не на соседней улице. Это все-таки другой город.
— Тем более у Питере.
— Так, Валюха, а шо ты против имеешь культурной столицы нашей родины?
— Та какой там культурной? Вон у телевизоре все время говорят — криминальная столица.
— Та ты больше смотри! Питер — это прежде всего город, в котором творил Пушкин!
— Да-да, вот там его и убили.

В Питере любят подумать. В Москве любят действовать.

Почему японцы ходят смотреть на цветение сакуры и даже сделали из этого целый ритуал, а питерцы, например, не ходят смотреть на то, как по Неве сходит лёд? Хотя это зрелище по медитативности и величественности не уступает сакуре.

Счастье моё, доставай свой старый путеводитель,
Я знаю город любви — не Париж, а дождливый Питер.
Счастье моё, раскрывай свои координаты,
Я знаю — там, где любовь — лучшие в мире закаты.

Я — вечный Питер,
Ты — Москва.

Но у твоей Москвы и его Невы
Стало общее что-то, наверное, вы.
Ты светла, он хмур, в споре двух культур
Он опять за поребрик, а ты за бордюр.

Петр Великий построил Петербург не так ради русских, как, в гораздо большей мере, против шведов.

Кому-то девочки, кому-то выпить…
Кому-то — просто встретиться с людьми!
А мой размер — приехать в Питер,
И объясниться Питеру в любви!

Зачем, зачем по Невскому я шла?
Зачем, зачем я встретила тебя?
Зачем, тогда все развели мосты?
Зачем с тобой столкнулась я?
Зачем со мной столкнулся ты?

По садам и улицам, по мостам подсвеченным
Любим мы расхаживать и дышать Невой.
От любви до памяти мы пройдёмся вечером
И разделим прошлое на двоих с тобой.Город мой – особенный. Солнечный и ветреный,
Часто очень пасмурный, но всегда родной.
Будь всегда загадочным и чаруй секретами
Каждого, кто просится говорить с тобой.

Санкт-Петербург — настолько культурный город, что даже птицы, пролетая над ним — терпят.

Россия имеет два могучих сердца — в Москве и Петербурге.

Граф Адлерберг и его сын, впоследствии министр двора, наряду с Петром Шуваловым, самая светлая голова из тех, с кем мне приходилось там [в Санкт—Петербурге] встречаться, человек, которому недоставало только трудолюбия, чтобы играть руководящую роль.

Позвольте ж драгоценный соседушка хотя посредством сих старческих гиероглифоф познакомиться с Вами, пожать мысленно Вашу ученую руку и поздравить Вас с приездом из Санкт—Петербурга в наш недостойный материк, населенный мужиками и крестьянским народом т. е. плебейским элементом.

Ай, Питер, Питер, ты слишком красив,
Чтобы быть просто другом!

Если в Петербурге хотят сделать практический вывод из всех испытанных до сих пор неудач, то было бы естественно ограничиваться менее фантастическими успехами, которые можно достичь мощью полков и пушек.

В критический момент я брошу Австрию на произвол судьбы — этим я верну Берлину расположение Петербурга.

В придворных кругах [в Санкт—Петербурге] и в так называемом «обществе», а также в тех аристократических домах, где преобладало влияние дам, поддерживался безукоризненный светский тон.

Петербург вовсе не похож на прочие столицы европейские или на Москву. Каждая столица вообще характеризуется своим народом, набрасывающим на нее печать национальности, на Петербурге же нет никакого характера: иностранцы, которые поселились сюда, обжились и вовсе не похожи на иностранцев, а русские в свою очередь обыностранились и сделались ни тем ни другим. Тишина в нем необыкновенная, никакой дух не блестит в народе, всё служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, всё подавлено, всё погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их. Забавна очень встреча с ними на проспектах, тротуарах; они до того бывают заняты мыслями, что поровнявшись с кем—нибудь из них слышишь, как он бранится и разговаривает сам с собою, иной приправляет телодвижениями и размашками рук.

…в Питере я выпил столько, что мною должна гордиться Россия!

Камни или не камни, объясняйте это как хотите, но в Петербурге есть эта загадка — он действительно влияет на твою душу, формирует ее. Человека, там выросшего или, по крайней мере, проведшего там свою молодость, — его с другими людьми, как мне кажется, трудно спутать.

В Петербурге, где мне не нужно было жить открыто и где я и не жил открыто.