Цитаты про палец

В детстве мама подруги сказала ей, что детям неполезно делать обрезной маникюр. Подруга подчинилась, но попросила хотя бы на одном пальце его все же делать, сославшись на то, что часто его показывает окружающим. Выбранный оказался средним.

— Смотри-ка, полнолуние. Ты когда-нибудь замечал, что пока луна поднимается, она очень большая, а там, наверху, уже такая маленькая…
— Всё зависит от угла зрения. Неважно, где луна и где стоит человек. Нужно только руку поднять и прищурить любой глаз. Луна всегда будет не больше пальца.

В свадебной церемонии участвуют два кольца: одно надевают на палец невесты, другое продевают в нос жениха.

Женщину надо легонько поглаживать подушечками пальцев, касаться ее кончиком языка; как я мог догадаться, если никто никогда мне этого не говорил?

Он произносит мое имя лишь раз, просто выдыхает его. Кто бы мог подумать, что единственный слог способен превратить мое тело в танцующее пламя! Вдруг Кент берет меня теплыми ладонями за лицо, проводит пальцами по бровям. На одно чудесное мгновение его большой палец замирает на моей нижней губе. У его кожи привкус корицы.

Мы рассматривали себя кусочками глины, на которой всегда остаются отпечатки пальцев того, кто до нас дотрагивается.

Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом — всегда и во все времена — третий — зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою собственную шкуру. И, может быть, именно поэтому его собственной шкуре всегда угрожает опасность.

Пальцы должны создавать на рояле то, чего хочет голова, а не наоборот.

— Сион, — Нэдзуми схватил его за руку. — Не выпускай ее.
Сион посмотрел Нэдзуми в глаза и обхватил своими пальцами его ладонь. Он не цеплялся отчаянно. Он не бросался в полную зависимость. Он просто хотел убедиться.
«Вот где мое сердце. Я был человеком, когда он украл его, и человеком я был, когда жаждал быть рядом с ним. И это не изменится, как бы я не назвал свои чувства».

Перед самым рождением младенца ангел прижимает палец к его губам и шепчет: «Забудь все свои прошлые жизни, воспоминания о них не должны смущать тебя в жизни настоящей». И над верхней губой новорожденного остаётся ложбинка.

Лучше камни бить на мостовой, чем позволить женщине завладеть хотя бы кончиком пальца.

Я смотрю на девушек, одержимо надевающих этот образ, рассказывающих всем и каждому о великих своих страданиях. Нет, объяснять их причину не нужно, зачастую это вымученно придуманная причина. Но сам факт того: смотрите, как я страдаю, как я никем не понят и одинок, это будет на поверхности, на показ. И это будет вершиной того айсберга, имя которому не боль, а скука. И проявления такого образа будет предельно книжным, по транскрипции: а тут я должен уныло взглянуть на дождь за окном, сесть на подоконник, пальцы обязаны быть озябшими, греть их сигаретой или чашечкой чая\кофе, и грустить, грустить, грустить о нем. Почему о нём? Потому что о любви грустить привычно.

— Дети не уважают отца, который палец об палец не ударил. В мое время женщины дома сидели, а мужчины работали.
— В ваше время мужчины пирамиды строили!

Как ни странно, но, пока ты помнишь о беспрестанном падении, ещё ничего не потеряно. Видимо, жизнь любит парадоксы; когда тебе кажется, будто всё в абсолютном порядке, ты часто выглядишь смешным и стоишь на краю пропасти, зато когда ты знаешь, что всё пропало, — жизнь буквально задаривает тебя. Ты можешь даже не шевелить пальцем, удача сама бежит за тобой, как пудель.

Все-таки правы были древние — нельзя гневать судьбу излишней удачливостью. Царь Поликрат не зря выбросил кольцо в море — вот только когда море отвергло жертву, царю стоило бы отрезать себе палец, авось не прирастет. Если ты не прирожденный счастливчик, идущий по жизни легкой походкой бездельника, — бойся счастливых дней! Жизнь не зря походит на полосатую тюремную робу. Случилась беда, значит — завтра придет удача.

Никогда не ковыряйте в носу средним пальцем — сопли обижаются.

Какие скулы, с ума можно сойти. Стоит прикоснуться, и порежешь палец. Я могу попробовать?

Мне всегда нравились волнистые волосы. Моим пальцам очень приятно их гладить. Сквозь них нельзя просто провести пальцы, как сквозь прямые. Они сопротивляются, будто они живые, и ужасно приятно укрощать их.

Когда кто-то показывает пальцем на небо, только дурак смотрит на палец.

Вся жизнь моя как вспышка света,струна души давно задета,вокруг все смотрят диким взглядом,и кто то в спину дышит ядом!мне так хотелось пламя в сердце,в руках надежды вновь согреться,мне не хватает в пальцах мела раскрасить жизнь как я хотела…..!!!

Вот видел — иностранцы на Красной площади… Ветер, холод, январь, снег колючий такой, минус двадцать градусов. А они такие забавные, щебечут, в кепочках, в шапках с помпончиками… Я представляю, как кто—нибудь из них эту шапку покупал, там у себя, в магазине… Там сделали большой переполох, дескать, зачем такую теплую шапку покупать? «А наш Билли едет в Россию! » А продавец: «Да он с ума сошел…! » А Билли доволен. Вот, ходит он, как… птица. Навертит шарф на шею… длинный, и ходит, смеется громко и фотографирует, фотографирует. Россию. И не холодно ведь ему в курточке или пальтишке. А мы в шубах мерзнем, сутулимся, нос кутаем, бежим, у перчаток пальцы пустые, руки в кулаки холодно! Мерзнем! А они нет!

По рукам можно много сказать о человеке, по форме пальцев и в основном потому, как люди держат руки и обращаются с ними.

Руки должны быть чистыми, по крайней мере, указательный палец.

Мы касались двадцатью пальцами четырех рук наших тел. Мы дотрагивались четырьмя губами четырех губ. Мы тянули четырьмя руками четыре руки. И сливались в чем—то одном. Чему не хотелось давать названия.

Умные пальцы — это ясный ум.

Я понял вдруг, что у любой мелодии есть свой точный смысл. И ещё мне представилось, что все мы — всего лишь звуки, летящие из—под пальцев неведомого пианиста, просто короткие терции, плавные сексты и диссонирующие септимы в грандиозной симфонии, которую никому из нас не дано услышать целиком.

Одно прикосновение ее пальцев, когда они сидели рядом, наполняло его чрезвычайным волнением и неземной радостью.

Каждый раз под прохладными струями в душе я прикасаюсь пальцами к следам его губ. Они до сих пор горят на моем теле невидимыми клеймами…

Утро… Чашка обжигающего кофе… Ты в сети… Печальный вздох… Стук пальцами по клавиатуре… Я потеряла силу воли.… И гордость свою засунула подальше.… Это всё ты…

Нас обручат здесь. Кто признает ложь,тот за двоих любит.Нежность чужих пальцев -это почти месть.

Скажи человеку, что на небе 978 301 246 569 987 звёзд, и он поверит. но повесь табличку «Свежеокрашено», и он непременно проверит пальцем.

Она поместила свою руку ему на щёку, затем экспериментально — палец на шрам

Потом на специальных курсах я учился языку глухонемых. Целый год, показавшийся мне бесконечным. Помню, однажды я пришел к ней, и вот после ужина мы остались вдвоем в комнате. Я встал перед ней. Указательными пальцами обеих рук два раза под ключицы. Потом этими же пальцами дважды в направлении собеседника. Она расплакалась. Упала передо мной на колени и плакала. Два раза под ключицы. Два раза в направлении собеседника. Это так просто. «Я люблю тебя». Два раза под ключицы…

И скрипач поклонится и прижмет к груди скрипку. Помня наизусть, пальцами — как неповторимо, как пронзительно больно отдается в тонких пальцах дрожь струн.

В его автомобиле даже стучащие пальцы двигателя были указательными.

Пятерки, пятерки с плюсом, пятерки с минусом… Боже! Вдумайтесь! У каждого ребенка свои способности, свои желания, свои мечты… Но нет! Каждый палец надо вытягивать до тех пор, пока он не станет указательным! Вытягивать, пока он не сломается!

Всё меня пленяло в Наталье Петровне: и её милый взгляд, и мечтательная улыбка, и её пальцы, бледно—розовые, как лепестки мальвы.

У пальцев вкус пальцев, ничего особенного.

— Зачем мы идём по магазинам, если у тебя сломан палец?
— У меня сломан палец, но не сломлена воля. Пойдём дальше!

Дашь палец — всю руку откусит.
(Дашь палец, откусит руку по локоть.)

— Ты самый умный, Касым! Ты как золото считаешь, Касым?
— Пальцами, перстами.
— А если много золота, ты как считаешь?
— Вах! Вах, Ладонями, горстями.
— А брат твой бедный, как ты считаешь?
— Ха. Ха-ха. Дурацкими мечтами!
— Нет, нет, нет. Ошибаешься! Вот, вот, вот. Убеждаешься! Мерками, ведрами, горшками!

Никогда никому не позволяйте влезать своими длинными пальцами в ваш замысел.

Анонимность раскрепощает до неприличия. Именно она – тот катализатор, позволяющий вырваться наружу всем бесам, прячущимся до поры в самых темных уголках твоего сознания. Ха-ха, интересно было бы увидеть твое лицо, когда, прочитав эти строки, ты подойдешь на работе к своей жирной ассистентке-«синему чулку» и увидишь, как она быстренько перебирает пальцами по клавиатуре, отписывая своему интернетному принцу что-то вроде «представь мои ноги в ажурных чулках у себя на плечах».

На сценариях, которые я получаю, как правило, уже есть отпечатки пальцев Брэда Питта и Леонардо Ди Каприо.

— Энди Ларкин, если ты ведёшь себя как ребёнок, то с тобой поступят как с ребёнком! Мы отправим тебя…
— Домой?
— … в детский сад!
— В детский сад?
— Да. Будешь рисовать пальцем, играть в кубики и говорить поезду «тю-тю-тю-тю».
— Но я не был в детском саду с тех пор, как… был в детском саду.
— Может на этот раз ты чему-нибудь научишься. Всё, Ларкин, пора в садик, деточка!

А затем… Я приехал в Амстердам, где мне сказали: «Ваша настойчивость отвратительна». Я сунул пальцы в огонь лампы и сказал: «Позвольте мне повидать её, пока я держу руку в пламени».

… Нужно самой отвечать за собственную судьбу, самой принимать важные решения! Нельзя позволить годам просто скользить между пальцами, как песок на берегу.

Людское сочувствие, безусловно, поверхностная вещь. Но если ты ищешь его, ты, конечно, же найдёшь. Борись. И твои холодные пальцы всегда будут тёплыми от сердца другого человека.

Чтобы пересчитать возможные пути к спасению, мне хватило пальцев одной руки. Еще и лишние остались. Штук пять.

Язык без костей чепуху не мелeт , он высасывает eё из пальца.

Тщеславие, если его тронуть пальцем, кричит: кожу дерут!

От того, кто хнычет, а сам пальцем не пошевельнёт, чтобы себе же помочь, толку не больше, чем от шубы на утопленнике.

Мы счастливые люди. У нас есть крыша над головой, на кухне еда, уютный свет монитора и доступ к интернету. Да, у каждого своя собственная боль, которую мы любим возвеличивать, доводя до ранга трагедии, но мы — счастливые люди. И мы пишем стихи. Стишки-мотыльки, неуклюжие создания с толстым брюшком опостылевших идей и недоразвитыми крыльями нового вдохновения, огромным числом облепившие стены храма сытой лиры. Мы не сражаемся за каждый глоток воздуха, жизни, земли и неба, пересохшей от боли глоткой сглатывая ком крика, нет, мы пьем чай, курим возле окна и рассуждаем о смысле бытия, цинично взвешиваем природу любви, лениво ковыряем теряющими чуткость пальцами аспекты своих слабеньких эмоций-мух, по привычке считая их слонами. Потому что своя рубашка всегда ближе к телу.

– Человечность определяется не по тому, как мы обращаемся с другими людьми, – говорит Недостающее Звено. Растирая пальцем слой кошачьей шерсти у себя на рукаве, он говорит: – Человечность определяется по тому, как мы обращаемся с животными.
Он смотрит на Сестру Виджиланте, которая смотрит на часы у себя на руке.
В мире, где права человека ценятся, как никогда за всю историю… В мире, где общий уровень жизни достиг наивысшей отметки… в культурной традиции, где каждый несет ответственность за свою жизнь – здесь, говорит Недостающее Звено, животные быстро становятся последними настоящими жертвами. Единственными рабами и добычей.
– Животные, – говорит Недостающее Звено, – это наше мерило для определения человека.
Если не станет животных, не будет уже никакой человечности.
В мире, где есть только люди, люди не будут значить вообще ничего…

Женщине нет дела до влюбленного в нее, пока он не потерял к ней интерес, и точно так же, пока вы не щелкнете пальцами под носом у Фортуны, и не повернетесь к ней спиной, она не улыбнется вам. А к тому времени вам уже все равно, улыбается она или хмурится. Что стоило ей улыбнуться, когда эта улыбка еще могла бы вознести вас на вершину блаженства! В этом мире все случается слишком поздно. Добродетельные люди говорят, что так и должно быть, поскольку это доказывает греховность честолюбия.

Сила духа не может заменить чуткости пальцев.

Ну что ж! Простимся. Так и быть.
Минута на пути.
Я не умел тебя любить,
Веселая, — прости!
Пора быть суше и умней…
Я терпелив и скуп
И той, кто всех подруг нежней,
Не дам ни рук, ни губ.
За что ж мы чокнемся с тобой?
За прошлые года?
Раскрой рояль, вздохни и пой,
Как пела мне тогда.
Я в жарких пальцах скрыл лицо,
Я волю дал слезам
И слышу — катится кольцо,
Звеня, к твоим ногам.

Давит пальцы железными клещами холод.

Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Из всех частей тела наиболее бдительно следите за вашим указательным пальцем, ибо он жаждет обличать. Указующий перст есть признак жертвы — в противоположность поднятым в знаке Victoria среднему и указательному пальцам, он является синонимом капитуляции. Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить.

Моя душа чудовищно-ревнива: она бы не вынесла меня красавицей.
Говорить о внешности в моих случаях – неразумно: дело так явно, и настолько – не в ней!
– Как она Вам нравится внешне? – А хочет ли она внешне нравиться? Да я просто права на это не даю, – на такую оценку!
Я – я: и волосы – я, и мужская рука моя с квадратными пальцами – я, и горбатый нос мой – я. И, точнее: ни волосы не я, ни рука, ни нос: я – я: незримое.
Чтите оболочку, осчастливленную дыханием Бога.
И идите: любить – другие тела!

Очень странная страна Ливан. По незнанию представляется выжженной и пустынной: руины, французы, жара, дикие, заросшие арабы в халатах и козы. Я учусь тут арабскому у водителей и посудомоек. Харкающийся язык, по крайней мере, у посудомоек. Сухой. Как ветер с песком. У них нет «вы», но все «любимые». Везде Аллах. Проникновение Аллаха в жизнь правоверного раз в тысячу больше, чем Христа – в католическую. Базарный язык, но с изысками. Нет у них «доброго утра». Есть утро светлое, сметанное, жирное, денежное, жасминовое, сладкое, в конце концов, но доброго – нет. Поэзия, с базарными отзвуками. «Приятного» аппетита нет тоже, арабы, похоже, не фанаты сдержанности. Им вообще понятие аппетита чуждо: кушать тут рады всегда, потому пожелания к еде здесь звучат как «да будет еда твоя вкушена с радостью и здоровьем», а пророк у них так и сказал – если что упадет во время еды, подбери и сожри, чтоб не досталась еда шайтану, и пальцы оближи, потому что не знаешь ты в каком куске пищи – благодать. Очень жирно, очень сладко, очень щедро…

Западное образование годится для одного, восточное — для другого. Можно сказать: «Этим пальцем лучше делать одни вещи, этим — другие». Но вся рука в любом случае лучше.

Долго топчемся на берегу, пробуем пальцем воду, опасаемся утонуть. … Самые смелые ныряют очертя голову и, если повезет, не только выныривают, но и, бывает, берут олимпийское золото. А несмелые так и остаются на берегу, всю жизнь обсуждая тех, кто все же решился. В этом месяце не бойтесь сделать то, чего вы в жизни не делали: сняться в мелодраме или выиграть конкурс мечты, поселиться во дворце или сделать make-up-татуировку, купить вызывающее платье или влюбиться в музыканта – у каждого из нас свой ежедневный Рубикон.

В знаковый для родителя момент, когда младенец сожмет крохотной ладошкой палец отца – он будет прижимать его всю будущую жизнь.

Замёрзшие пальцы ломают спички, От которых зажгутся костры.

Пой свои песни, пей свои вина герой.
Ты опять видишь о том, что всё впереди.
Стоя на крыше ты тянешь руку к звезде,
И вот она бьётся в руке, как сердце в груди.
Что теперь делать с птицей далёких небес,
Ты смотришь сквозь пальцы, но свет слишком ярок и чист,
И звезда говорит тебе: «Полетим со мной!»,
Ты делаешь шаг, но она летит вверх, а ты вниз.
Но однажды тебе вдруг удастся подняться наверх,
И ты сам станешь одной из бесчисленных звёзд,
И кто-то снова протянет тебе ладонь,
А когда ты умрёшь, он примет твой пост!

Не тыкай пальцем в невоспитанность – это неприлично!

Он сказал, что изрубил свою жену лопатой, потому что полюбил другую женщину, потому что у жены были волосы черного цвета, а у той, которую он полюбил, рыжего. Потому что в девушке с черными волосами и короткими толстыми пальцами на руках нет и не будет кислорода. А в девушке с рыжими волосами, тонкими пальцами и мужским именем Саша кислород есть.

— Гадина! — крикнула Урсула.
Амаранта, начавшая складывать в сундук одежду, решила, что мать укусил скорпион.
— Где он? — испуганно спросила она.
— Кто?
— Скорпион, — объяснила Амаранта.
Урсула ткнула пальцем в сердце.
— Здесь, — сказала она.

— Вот, Андрей Евгеньевич, кофе. Три ложки сахара, все как вы просили…
— Я не просил, я приказывал. Делай новый!
— А этот что, плохой?!
— Сунь палец в кофе.
— Зачем?
— Суй!.. высунь. Включи логику! Никогда господин не будет пить кофе, куда только что совал свой грязный палец его холоп. Делай новый!
— Вы ж сами мне сказали…
— Ну идиот ты ядерный! Это холодный кофе! Я хочу горячий кофе! Делай новый!

— Энди, что случилось? Столько крови…
— Ах, да. Какая неприятность. Во всей этой суете мисс Беатрис очень неудачно потянула большой палец левой ноги. Очень неудачно. Так что выхода не было, пришлось ампутировать. Ногу. К сожалению, ампутация не прошла успешно.

Открыть сердце для любви – это как взбираться на скалу без страховки, причём не ради того, чтобы увидеть красоту мира с вершины, а из-за радости самого подъема. И боль в кровоточащих пальцах – неотъемлемая часть этой радости.

— Сколько пальцев я показываю?
— Четыре?
— Скажи два.
— Два?
— Отлично, вставай. Давай. Вали на поле. И захвати клюшку.

Мы тоскуем по близости — и почитаем ее за яд, когда она ниспослана. Мы сызмальства учимся остерегаться близости: «никогда не раскрывайся» — учимся мы… неужто ты хочешь, чтобы чьи-то грязные заскорузлые пальцы теребили сокровенные фибры твоей души? Никогда не бери конфетку у незнакомца. Или даже у друзей. Стащи тайком мешок ирисок, когда никто тебя не видит, но не принимай, никогда не принимай от чужих… неужто ты хочешь быть кому-то обязан? А главное — забудь о заботе, забудь НАВСЕГДА. Ибо забота, симпатия заставят тебя опустить мост своего замка и высунуться из панциря… неужто ты хочешь, чтобы всякий проходимец знал, какое на самом деле мягкое у тебя брюшко?

— Мама, а что это за зверь?
— Знаешь, детка, неприлично тыкать пальцем в того, кто притворяется почтовым ящиком.

— И это все, что Вы есть, — музыкант?
— У меня только одно есть, так же как и у Вас.
— Да ну. Очевидно, вы знаете меня лучше, чем я Вас.
— Я знаю, что означает эта хромота или палец без кольца. Ваша одержимость не такой уж большой секрет. Вы не стали бы рисковать своей карьерой, даже свободой, спасая того, кто не хочет быть спасённым, не будь у вас чего-нибудь ещё. У нормальных людей есть жены, дети, хобби, потому что у них нет чего-то одного, что полностью заполняет их жизнью. У меня есть музыка. У вас — это. Ни о чем другом вы думать не можете. И это делает нас ненормальными, но и великими. Это делает нас лучшими. И теряем-то мы всего лишь всё остальное: женщин, например, которые ждут нас дома с чашкой чая и детьми. Нам это не дано.
— А я думал, Господь создал микроволновки.
— Да, но когда это кончается, кончается всё.

Позволь мне пригласить тебя на танец, на этот странный урок любви и доверия, учащий различать в бесконечно сером цвете, вобравшем в себя позднее небо, мириады новых оттенков. Позволь мне пригласить тебя на танец и, повинуясь музыке, провести пальцами по твоей щеке, даря опыт тепла и чувственности, уравновешивающий иной, горький опыт тоски и одиночества. Позволь мне пригласить тебя на вальс, доверь моим рукам своё точеное, всё более жадно впитывающее свет и движение тело, и разреши напомнить подзабытое за давностью, скудностью и тяжестью времён ощущение полёта. Позволь мне пригласить тебя на танец, смешать пульсирующую в венах кровь и пульсирующий в воздухе звук, наклониться и губами оставить на твоей шее отпечаток новорожденной тайны. Позволь мне пригласить тебя на танец. А когда он закончится, и стихнет скрипка, и упадёт небо, я сам выну из твоих волос запутавшийся в них обрывок облака.

Пальцами небо трогать не стоит — остаются пятна.

Он произносит мое имя лишь раз, просто выдыхает его. Кто бы мог подумать, что единственный слог способен превратить мое тело в танцующее пламя! Вдруг Кент берет меня теплыми ладонями за лицо, проводит пальцами по бровям. На одно чудесное мгновение его большой палец замирает на моей нижней губе. У его кожи привкус корицы.

Кто сказал, что главное для девушки — выйти замуж и нарожать детей?! Причем, даже если муж-алкоголик и дети-дебилы, семья — это все равно счастье. А если она одинока, то обязательно несчастна! Кто сказал, что если мужчина целыми днями пьет пиво на диване и смотрит футбол — он «настоящий мужик», а если, например, цветы комнатные выращивает, то все крутят пальцем у виска?!

Людское сочувствие, безусловно, поверхностная вещь. Но если ты ищешь его, ты, конечно, же найдёшь. Борись. И твои холодные пальцы всегда будут тёплыми от сердца другого человека.

— Мне бы хоть кончиком пальца дотронуться до шва на клапане его кармана… Но нет, я даже мечтать об этом не смею.
— Спанч Боб, чисто по дружбе, по-моему, ты несёшь чушь.

— Она здесь, — сказал Бюсси.-Берегитесь!
— Рассержена?
— Вне себя.
— Выражает недовольство?
— О нет! Гораздо хуже: улыбается.
— А народ?
— Народ хранит молчание. Он смотрит на эту женщину с немым ужасом: он ее не знает, но угадывает, какая она.
— А она?
— Она посылает воздушные поцелуи и кусает себе кончики пальцев при этом.
— Дьявол!
— Да, монсеньор, как раз то же самое и мне пришло в голову. Это дьявол. Будьте осмотрительны!

По рукам можно много сказать о человеке, по форме пальцев и в основном потому, как люди держат руки и обращаются с ними.

Отсечь прошлую жизнь труднее, чем щелкнуть пальцами; даже чем щелкнуть пальцами несуществующей руки.

Он коснулся пальцами ее волос, она ощутила, что к ней прикоснулась любовь.

— Росс и Рейчел поженились. Моника и Чендлер чуть было не поженились. Может и нам с тобой стоит?
— Обязательно. Только не сейчас. Сначала Чендлер и Моника поженятся и, кстати, сильно разбогатеют. Но у них не сложится. А я выйду замуж за Чендлера по расчёту, а ты женишься на Рейчел, и у вас будут красивые дети. А потом мы обведем этих двоих вокруг пальца и поженимся. У нас будут деньги Чендлера и дети Рейчел. А усыновим мы их легко, из-за алкоголизма Рейчел.
— Ну, а что с Россом?
— Не хочу углубляться, но мы поссоримся, и я убью его.

Человеку, который вышел из дому в светлой праздничной одежде, стоит только быть обрызнуту одним пятном грязи из-под колеса, и уже весь народ обступил его и указывает на него пальцем и толкует об его неряшестве, тогда как тот же народ не замечает множества пятен на других проходящих, одетых в будничные одежды. Ибо на будничных одеждах не замечаются пятна.

— Я обожаю редкие слова. например, оксюмороны. Ты знаешь, что это значит?
— Нет. Вообще никогда не слышал.
— Оксюморон — это стилистическая фигура, соединяющая два противоположных по значению слова. Например, «оглушительная тишина», «белая ночь», «кисло-сладкий». Я уверена, что ты тоже можешь придумать оксюмороны.
— Грустная радость? — предлагает Ким
— Скорее «тягостное счастье», — отвечает Кассандра.
Ким прижимает палец к губам, чтобы сосредоточиться.
— Теперь я… «живой мертвец».
— «Прошедшее будущее».
— «Страшная красота».
Кассандра делает небольшую паузу и бормочет:
— Ты и я.
— Что?
— Мы с тобой два человека, которые не имеют ничего общего, но нам интересно вместе проводить время. Мы — оксюморон.

Успешный коммерсант чхать хотел на жизнь других людей. Мы восхищаемся успешными людьми. Они — самые подлые сукины дети на всём свете! Все ценности извращены. Но проще и дальше жить с извращенными ценностями, так как они служат личной выгоде. Так что, если вы ориентированы на личную выгоду, вот ваша философия: вы выходите в этот мир, воткнув свой палец каждому в задницу; вы улыбаетесь, и ваша рука на их плече.

Поэтому иногда смотрю на людей — и становится тошно. Почему они не пытаются стараться? Палец о палец не ударят, а только кричат на всех углах о несправедливости.

— Энди Ларкин, если ты ведёшь себя как ребёнок, то с тобой поступят как с ребёнком! Мы отправим тебя…
— Домой?
— … в детский сад!
— В детский сад?
— Да. Будешь рисовать пальцем, играть в кубики и говорить поезду «тю-тю-тю-тю».
— Но я не был в детском саду с тех пор, как… был в детском саду.
— Может на этот раз ты чему-нибудь научишься. Всё, Ларкин, пора в садик, деточка!

— Другой офицер на моем месте просто послал бы вас подальше.
— Другая медсестра на моем месте не стояла бы возле вас, затыкая пальцем фонтан крови.

— Вот флейта, сыграйте на ней что-нибудь.
— Принц, я не умею.
— Но я прошу вас.
— Но я не знаю, как за это взяться.
— Это также просто как лгать: перебирайте отверстия пальцами, вдувайте ртом воздух и из нее польётся нежнейшая музыка.

Если ты тронешь Анну хотя бы пальцем, Карлос вышибет тебе все зубы, что сделает тебя чертовски популярным в тюрьме!

— У тебя такие длинные пальцы. Ты пианистка?
— Нет. Я просто часто пробирки мою.

Ты знаешь, откуда у тебя ямочка над губой. Это я, когда-то открыл тебе свою тайну, приложил палец к губам и сказал: «ш-ш-ш-ш…»

— Странное ты существо, — сказал он. — Не толще пальца…
— Но могущества у меня больше, чем в пальце короля.

Люди, которые облизывают пальцы, перелистывая страницы, так же ужасны, как те, кто сморкается в скатерть.

Вот оно, тело, без которого нет мне покоя. Каждую ночь я засыпаю на твоей руке – представляю её, твою руку, и засыпаю, прижавшись щекой. Эту трещину на пальце, поверишь ли, я целовала позавчера перед сном. А вчера – нет, вчера я так и не смогла заснуть, потому что ты звал меня, я же слышала, как ты звал.

Я ломал стекло, как шоколад в руке,
Я резал эти пальцы за то, что они
Не могут прикоснуться к тебе.

Напустили туману, высосали из пальца уйму скрытых смыслов в простых двух буквах – а на самом деле… Спать больше надо! Если верить медикусам, для здравого рассудка очень полезно.

Чтобы пересчитать возможные пути к спасению, мне хватило пальцев одной руки. Еще и лишние остались. Штук пять.

— Эта моя рука осталась не только без ногтей, но и без пальцев, — сказал он, показывая мне свою изувеченную руку. — Жалкий обрубок… омерзительное зрелище… ты согласна, Джен?
— Смотреть на нее грустно. Как и на ваши глаза, и на след ожога на вашем лбу. Но куда грознее опасность полюбить вас за них еще сильнее и совсем избаловать.

Мир, как и прежде, нуждается в некоем абсолютном злодее, на которого можно показать пальцем и сказать: «Это ты, ты во всем виноват!»

Я так и села.
— Ты что, говорящий?
— Нет, разговаривающий! — Огрызнулся конь ещё ехидней. — Говорить и скворец выучится, ежели долбить ему одно и то же по сто раз на дню! А ты кто такая?
— Жена Кощеева, Василиса Прекрасная!
— Что-то не похожа… — недоверчиво проворчал конь. — Тоесть на жену. А ну, покажи палец!
Я показала.
— Другой, бестолочь! Этот палец только разбойники дружинникам показывают!

Отпечатки наших пальцев на жизнях, которых мы касаемся, не тускнеют.

— Надо ему указательный палец отнимать. Без указательного пальца в солдаты не берут, потому как стрелять нечем. Предлагаю циркулярку. Но если на дому, то и кусачками можно.
— Как же я без указательного пальца, дядь Вить, жениться-то буду?
— Чё ты с женой указательным пальцем делать будешь?
— Ну, я точно не знаю, я человек ещё молодой…

— Ещё немного — и я сойду с ума…
— А я уже сошёл… У меня глаз дёргается…
— А я себе палец пришил…

Вроде были у меня мужчины, вроде не первое свидание, вроде коленки мои зацелованы до неприличия, а комплименты можно издавать подарочным трехтомником… Но я млела. Предательски млела, впиваясь пальцами ног в подошву собственных туфель…

Брак не только стереотип, навязанный нам буржуазным воспитанием: это еще и предмет колоссальной идеологической обработки, к которой приложили руку реклама, кинематограф, журналистика и даже литература, всеобщее охмурение, которое в результате сводит мечты прелестных барышень к колечку на пальце и белому платью, что без этого им бы и в голову не пришло.

Мы творцы. Демиурги реальности, окружающей нас. Именно мы создали её такой. Ты когда-нибудь задумывался, что мы не можем жить без повода? Нам нужен повод, чтобы подружиться, нам нужен повод, чтобы любить, нам нужен повод, чтобы просто заговорить с человеком, нам нужен повод, чтобы уснуть и проснуться. И мы мучительно его ищем, переминаясь с ноги на ногу на грязном асфальте, ковыряя пальцем душу в попытке придумать ловкие слова тогда, когда хочется просто подойти и сказать: привет, давай поговорим? Просто так. Потому что у тебя красивые глаза. Потому что уже осень, а вместе теплее. Потому что мы просто люди и смотрим в одно небо. Потому что каждая душа человеческая — индивидуальна, неповторима и прекрасна, и не хватит жизни, чтобы узнать каждую, но так хочется… И ты подходишь, говоришь, глядя в лицо: давай просто поговорим.. и получаешь встречный вопрос: по поводу? Мы делаем мир сложнее, чем он есть. Я смотрю на мальчиков, мнущихся на ветреных улицах: я сейчас подойду и скажу ей, что… и дальше мучение на лице. Нет повода. Сколько времени, как пройти в библиотеку, Вы обронили.. Девушка, Вы обронили разноцветный листопад в моё сердце, Вы закружили в танце ресниц мой взгляд, девушка, посмотрите на меня, улыбнитесь и пойдём гулять по парку, выпуская на зеркало луж солнечных зайчиков смеха. Но всё же иногда встретишь человека, который не ищет повода, чтобы жить, который чем-то похож на тебя, который видит этот мир простым, который не любит масок, потому что воздух под ними тяжёлый и пропахший гримом, который учился ходить не касаясь земли.

Люди живут в больших домах, чтобы укрыться от «дождя» и «снега», по бокам коробок проделаны дырки, чтобы можно было глядеть наружу. Они перемещаются в коробках меньшего размера, раскрашенных во все возможные цвета, с колёсами по углам. Им нужна эта коробочная культура, потому что каждый человек мыслит себя заключённым в коробку под названием «тело»; им нужны руки и ноги, пальцы, чтобы держать карандаши и ручки, разные инструменты, им нужен язык, потому что они забыли, как общаться, им нужны глаза, потому что они забыли, как видеть.

— Что такое, — сказал вдруг Балаганов, переставая работать, — три часа уже пилю, а оно всё ещё не золотое?
Паниковский не ответил. Он уже всё понял и последние полчаса водил ножовкой только для виду.
— Ну-с, попилим ещё! — бодро сказал рыжеволосый Шура.
— Конечно, надо пилить! — заметил Паниковский, стараясь оттянуть страшный час расплаты. Он закрыл лицо ладонью и сквозь растопыренные пальцы смотрел на мерно двигавшуюся широкую спину Балаганова.
— Ничего не понимаю! — сказал Шура, допилив до конца и разнимая гирю на две яблочные половины. — Это не золото.
— Пилите, пилите, — пролепетал Паниковский.

— Что? — воскликнул Алишер. — «Кола»? Буду! И батончики буду! Боже, благослови Америку!
— Не слишком ли много за изобретение очень сладкого лимонада и очень калорийных шоколадок?
Вместо ответа Алишер ткнул пальцем в кнопку проигрывателя. Через секунду из динамиков донеслись ритмичные аккорды.
— Тогда ещё за рок-н-ролл, — невозмутимо ответил он.

Настоящая женственность заключается в том, чтобы не бояться казаться смешной. Брать ли дешёвый strapontin в опере и сидеть в три погибели с коленями у подбородка, или повязывать дурацкий свитер на голову на ветреном пляже, или, скажем, снимать тесные туфли в кафе и шевелить пальцами — в общем, всегда поступать так, как тебе хочется, не обращая внимания на удивлённые взгляды знакомых.

Ты встретишь еще очень много дерьмовых групп и очень много дерьмовых людей. И если кто-нибудь из них обзовет тебя из-за того, как ты выглядишь, или потому что они не воспринимают тебя тем, кто ты есть, я хочу, чтобы ты просто посмотрел прямо в лицо этому ублюдку, оттопырил средний палец и крикнул «Иди на ***!»

Он в детстве с пальцами ног разговаривал, звал их Лёня-большой, Лёня-длинный, Лёня-кривой, Лёня-безымянный и невкусный Денис.

Ну вот таки и сиди, из пальца тоску высасывая, чтоб оправдывать лень, апатией зарастать. И такая клокочет непримиримость классовая между тем, кто ты есть и тем, кем могла бы стать. Ну сиди так, сквозь зубы зло матерясь да всхлипывая, словно глина, что не нашла себе гончара, чтоб крутилась в башке цветная нарезка клиповая, как чудесно все было в жизни еще вчера. Приключилась опять подстава, любовь внеплановая, тектонический сдвиг по фазе – ну глупо ведь: эта жизнь по тебе катается, переламывая, а ты только и можешь дёргаться и реветь.

— Зачем мы идём по магазинам, если у тебя сломан палец?
— У меня сломан палец, но не сломлена воля. Пойдём дальше!

Нет, ну надо же…

Снова она. Сидит у машины номер семь с мешком мокрого белья у ног. И читает.

Он устроился напротив, но она его не заметила. Это всегда его восхищало… То, как она и Филибер умеют сосредоточиться… Ему это напоминало пивную, где некий тип преспокойно наслаждается жизнью, пока вокруг рушится мир. Впрочем, ему многое напоминало пивную… Он явно переусердствовал в детстве с телевизором…

Он решил поиграть сам с собой, сказал себе: вообрази, что ты только что вошел в эту вонючую прачечную самообслуживания на авеню де ла Бурдонне 29 декабря в пять часов вечера и впервые в жизни заметил эту девушку, — что бы ты подумал?

Он уселся на пластиковом табурете, сунул руки в карманы куртки и прищурился.

Прежде всего ты решил бы, что это парень. Так он и подумал, когда увидел ее впервые. Нет, не психопатка, а именно парень, только слишком женоподобный… Ты бы сразу потерял интерес. Хотя… Сомнения все же остались бы… Из-за рук, из-за шеи, из-за манеры поглаживать нижнюю губу ногтем большого пальца… Да, ты бы сомневался… Неужели все-таки девушка? Девушка, напялившая на себя мешок. Чтобы спрятать свое тело? Ты постарался бы смотреть в другую сторону, но то и дело невольно возвращался бы взглядом обратно. Потому что в этом парне что-то такое… Особенное…

Войди ты в занюханную прачечную-автомат на авеню де ла Бурдонне 29 декабря в пять часов пополудни и заметь ты этот силуэт, колеблющийся в унылом свете неоновых ламп, сказал бы себе в точности следующее: черт побери… Ангел…

В этот момент она подняла голову, увидела его, мгновение не реагировала, как будто не узнавала, и в конце концов улыбнулась. Это была не улыбка — так, легкий отблеск, знак, понятный лишь посвященным…

— Твои крылья? — спросил он, кивая на мешок.
— Что, прости?
— Да так, проехали…

Одна из сушилок остановилась, и она вздохнула, бросив взгляд на часы.

Если услышите, что прошлое начинает говорить с вами, почувствуете, как оно тянет вас назад, гладит пальцами по спине, лучшее, что вы можете сделать — бежать.

Сменилось время года. И вот уже зима. Снег вроде бы я вижу впервые, но такое чувство, что это что-то прежде знакомое мне. Зимой светает поздно. Даже когда уходишь из дома, на улице все еще темно. Когда она влезает в свое тяжелое пальто, то становится похожей на большую кошку. Она, окутанная запахом снега, её тонкие замерзшие пальцы, шум черных туч, плывущих высоко в небе. Её душа, мои чувства, наша комната… Снег поглощает все звуки, но только звук электрички, на которой она уехала, доносится до моих настороженных ушей. Я и, наверное, она.. и этот мир.. Кажется, мы любим его!..

«Я здесь…». Произносишь ты эти два простых коротких слова, в которых заключается вся моя жизнь. И становится неважным, насколько долгою и сложною она была до тебя, к тебе.
«Не бойся. Я рядом…». Шепчешь ты мне и обнимаешь, надежно укрывая в своих объятьях. Ночной кошмар уходит, а ты ласково посмеиваешься над моими страхами, укрепляя чувство бесстрашия.
Догадываешься ли ты, чего я боюсь больше всего?..
Я прижимаюсь к тебе, накручивая темную прядь любимых кудрей на палец, ощущая безотчетное смирение перед твоей совершенной женской властью…

Север крошит металл, но щадит стекло.
Учит гортань проговаривать «впусти».
Холод меня воспитал и вложил перо
в пальцы, чтоб их согреть в горсти.

Замерзая, я вижу, как за моря
солнце садится и никого кругом.
То ли по льду каблук скользит, то ли сама земля
закругляется под каблуком.

И в гортани моей, где положен смех
или речь, или горячий чай,
всё отчётливей раздается снег
и чернеет, что твой Седов, «прощай».

— Судя по характеру синяков, его душили обеими руками.
— А тут синяк не такой чёткий.
— Как это объяснить?
— Вывихнутый или сломанный палец, может быть.
— Может, он типа, культурный. Душит людей, оттопырив мизинчик. Как чай пьёт.

Я люблю романтику. Поэтому мне так нравятся бродвейские мьюзиклы. Потому что прикосновения кончиков пальцев уже сексуально само по себе.

Говорить женщине, что ее обиды и боль не имеют никаких причин, — это, возможно, самое худшее из того, что может сказать мужчина. Это причиняет ей еще большую боль, как палец, сунутый в открытую рану.

… иногда мне кажется, что я карабкаюсь по отвесной скале. Судорожно цепляюсь за чуть приметные впадинки окровавленными пальцами, всем телом прижимаюсь к холодным камням, а надо мной — серое равнодушное небо и пронзительный крик кружащего над пропастью ястреба.
И стоит мне на мгновенье расслабиться, ощутив под ногами широкий, и, казалось бы, надежный уступ, как он внезапно трескается и мелкой крошкой осыпается в бездну, оставляя меня вообще безо всякой опоры.
Удача. Дружба. Любовь. Долг.
Гранитные камушки, шуршащие вниз по склону.
В мире нет ничего прочного. Ничего вечного.
И по скале лучше взбираться с выпущенными когтями, безжалостно засаживая их в удобные для тебя щели.
И никогда не оглядываться.
Их все равно не вернуть. А мне — не вернуться…

… если слишком долго держать в руках раскалённую докрасна кочергу, в конце концов обожжёшься; если поглубже полоснуть по пальцу ножом, из пальца обычно идёт кровь; если разом осушить пузырёк с пометкой «Яд!», рано или поздно почти наверняка почувствуешь недомогание.

– Рассказывай, Лютик, – нетерпеливо бросил ведьмак. – Не торчать же тут до вечера.
Бард ухватил пальцами гриф лютни, резко ударил по струнам.
– Как предпочитаете, стихотворной речью или нормальной?
– Нормальной.
– Извольте. – Лютик тем не менее не отложил лютни. – Послушайте же, благородные господа, что случилось неделю тому непоодаль города вольного, Голопольем наречённого. Так вот, ранним утром, едва поднимающееся солнышко зарумянило висящие над полями и лугами покровы туманов…
– Ведь решили – нормальной! – напомнил Геральт.
– А разве нет? Ну ладно, ладно. Понимаю. Кратко, без метафор.

Боги для гномов – своего рода сверхъестественный эквивалент каски. Кроме того, приятно крикнуть что-нибудь богохульное, когда ты засадил себе по пальцу восьмифунтовым молотом. Только убежденные атеисты могут прыгать по мастерской, зажав руку под мышкой, и орать что-нибудь вроде: «О, случайная флюктуация пространственно-временного континуума!» или «Вот чертова примитивная и устаревшая концепция!».

Ни в коем случае нельзя упускать время, пока есть решимость. Обычно она быстро утекает сквозь пальцы, оборачиваясь сомнениями. И мы снова начинаем топить сами себя…

Как у него дела? Сочиняешь повод
И набираешь номер; не так давно вот
Встретились, покатались, поулыбались.
Просто забудь о том, что из пальца в палец
Льется чугун при мысли о нём — и стынет;
Нет ничего: ни дрожи, ни темноты нет
Перед глазами; смейся, смотри на город,
Взглядом не тычься в шею-ключицы-ворот,
Губы-ухмылку-лунки ногтей-ресницы —
Это потом коснется, потом приснится;
Двигайся, говори; будет тихо ёкать
Пульс где-то там, где держишь его под локоть;
Пой; провоцируй; метко остри — но добро.
Слушай, как сердце перерастает рёбра,
Тестом срывает крышки, течёт в груди,
Если обнять. Пора уже, всё, иди.

И вот потом — отхлынуло, завершилось,
Кожа приобретает былой оттенок —
Знай: им ты проверяешь себя на вшивость.
Жизнеспособность. Крепость сердечных стенок.
Ты им себя вытесываешь, как резчик:
Делаешь совершеннее, тоньше, резче;
Он твой пропеллер, двигатель — или дрожжи
Вот потому и нету его дороже;
С ним ты живая женщина, а не голем;
Плачь теперь, заливай его алкоголем,
Бейся, болей, стихами рви — жаркий лоб же,
Ты ведь из глины, он — твой горячий обжиг;
Кайся, лечи ошпаренное нутро.
Чтобы потом — спокойная, как ведро, —
«Здравствуй, я здесь, я жду тебя у метро».

Детские мультфильмы — это просто пособие по нанесению травм, потому что в детских мультиках нет смерти. Там всё, что получает кот, если его мышь ударит сковородкой по лицу — это лицо в форме сковородки. Упал на голову кирпич — яркая пульсирующая шишка. Засунул пальцы в розетку — яркие звёздочки в разные стороны. Насилие это даже весело. Надо, чтобы всё было как в жизни: бросил кот на мышонка наковальню — всё. В следующей серии грустные мыши в чёрных косынках ходят по соседям, спрашивают, есть ли лишние стулья.

Если вы пьете витамины, платите налоги и никогда не пересекаете черту, и вселенная все равно дарит вам любимых людей и потом дает ускользнуть им сквозь пальцы, как вода… И что у вас остается — витамины и больше ничего…