Цитаты про майка

Сокровенное и сиюминутное желание залезть холоднючими ручонками к нему под майку, прижавшись всем телом.

Сядешь в последний трамвай, Листья ногами пинать, в парке. Залпом последний стакан, Майка и жизнь, всё наизнанку.

Достанешь мне такую майку, я тебе позволю эту майку снять!

— Мисс МакАфи, я Майк Росс, работаю с Харви.
— О, вы тот самый протеже, которого он расхваливал.
— Расхваливал?
— Он упомянул о Вашем существовании, для Харви — это высшая похвала.

— Я влюбился в истеричку.
— Я истеричка? Я не истеричка!
— Я сказал, что люблю тебя, а ты услышала лишь слово «истеричка».

— А что, отчаяние было сильно заметно?
— Видела бы ты себя. Отчаянно спрашиваешь, заметно ли отчаяние.

— Ты любишь меня… За что?!
— Это необъяснимо, но факт.

— Замечательный смех. Настоящий?
— Как знать.

— Почему у тебя майка задом наперед и наизнанку?
— Хм… я… бегал!

Майк, ты красивый мужик! И это не ***астичекая хрень, это настоящая мужская хрень!

— Значит, Майк не умрет?
— Разве что его собьет автобус, тогда это точно судьба.

— Я думал, ты против эмоций.
— Против того, чтобы испытывать эмоции, а не против их использования.

— Мы не требуем никакого признания, это анонимный взнос.
— Совершенно анонимный, от двух добрых незнакомцев.
— От мистера Икс и Фиби Буффе.
— Если угодно, мы можем включить ваши имена в наш буклет.
— Нет необходимости.
— «Буффе» пишется Б, у, два ф, е.
— А «Икс» пишется Майк Ханниган.

— Майк, что касается тостов, они должны быть короткими. Ничто так не портит репетиционный ужин, как длинные речи. Зашли, сделали свое дело и вышли.
— Ты так Чендлеру говоришь?

— Они что, транслируют рекламу прямо в сон?
— Да, а разве в двадцатом веке не было рекламы?
— Была, но не во сне. Только по радио и телевидению. В журналах, фильмах, на спортивных играх, автобусах, молочных коробках, на майках, банданах и на небе, но не во сне! Ни за что!

Достанешь мне такую майку, я тебе позволю эту майку снять!

— Когда-то я был участковым. Меня постоянно вызывали на семейные разборки, сотни раз за годы службы. Но был один парень, один говнюк, которого никогда не забуду, — Горди, прямо вылитый Бо Свенсон. Помнишь такого? В «Бесславных ублюдках» играл, помнишь?
— Нет…
— В общем, здоровый гад, килограмм 100-110. Но его жена, ну или подруга, была очень хрупкой, как птичка, запястья точно веточки. И вот нас с напарником вызывали к ним каждые выходные, и каждый раз один из нас отводил её в сторону и говорил: «Всё, хватит, пиши заявление!» И дело было не в какой-то глубоко скрытой любви, в нашем случае девушка просто боялась и ни за что не хотела его подставлять. Приходилось сдавать её в больницу, а его сажать в воронок и везти в вытрезвитель, чтоб проспался, а утром возвращался домой. Но как-то раз мой напарник захворал, и я дежурил один. И вот приходит вызов всё по той же херне — сломанный нос в душе и всё такое. Я надеваю наручники, сажаю его в тачку, везу в участок, но только в ту ночь на въезде в город тот ушлёпок запел на заднем сиденье песню «Danny Boy». Вот она-то меня и вывела… И вместо налево я свернул направо, на просёлочную. Поставил его на колени, сунул револьвер ему в рот и сказал: «Вот и всё. Настал твой конец.». Он заплакал и давай ссаться и клясться, что оставит её в покое, и кричать так громко, как мог с пистолетом во рту. Я говорю ему, чтоб заткнулся, потому что надо было подумать, что делать дальше. Конечно же, он заткнулся. Замолк. Стал тише воды. Как собака, ждущая объедки. И вот стоим мы там, я делаю вид, что раздумываю, а прекрасный принц на коленях, в грязи, в обосранных штанах. И вот через пару минут я вынимаю пушку из его рта и говорю: «Если ты её хотя бы ещё раз тронешь, то я тебя так, и так, и так, и бла, бла, бла.».
— Просто предупредил?
— Конечно. Я же хотел… Хотел по-хорошему. Но через две недели он убил её. Проломил ей голову блендером. Когда мы приехали, там было столько крови, что воздух был железным на вкус. Мораль сей басни такова: я пошёл на полумеры там, где надо было давить до конца. Больше я такой ошибки не повторю. Хватит полумер, Уолтер.

— Майк, нельзя прилетать в Лас Вегас и говорить с Мо Грином таким тоном.
— Фредо, ты мой старший брат, и я тебя очень люблю, но никогда и ни с кем не иди против семьи… Никогда.

— Не будь таким мудилой!
— Спасибо за отеческий совет, он так воодушевляет меня.

— Я тебя Майком назвал…
— А я тебя Джоном… Ты отозвался…
— Мою маму звали Джон…

— Я влюбился по переписке. Влюбился в Майка.
— О, ясно, ясно… А знаешь, я ведь так и знал. И я польщён, что ты мне первому рассказал. Можешь признаться предкам, что ты голубой.
— Ты идиот. Майк — девушка.
— Нет-нет, всё ясно. Один раз ты девушка, другой раз — он, а порой вы с ним оба девушки.

— Честно говоря, Сьюзан, ты ведь не была в восторге, узнав, что они будут вместе жить?
— Ну да, я сперва расстроилась, но ведь Майк все равно бы кого-нибудь завел. И я считаю, что мне повезло, что этим кем-то оказалась моя настоящая подруга.
— Сьюзан, это мило.
— И достойно.
— И ненормально.
— ?!
— Эй, Габи, помнишь я была с Карлосом?
— Заткнись, сучка!
— Вот это нормально.

— Внезапно Майк осознает, что он не хочет крем-брюле, он хочет что-то другое.
— Что же он хочет?
— Желе.
— Желе? Почему он хочет желе?
— Потому что ему удобно с желе. С желе ему спокойно.
— Я могу быть желе.
— Нет, крем-брюле никогда не может быть желе.

Вещи которые сбивают с толку: когда человек, заведомо нелюбящий, занимаясь сексом, прикасается с такой нежностью, что кожа твоя превращается в свет. Невыносимо осознавать, что он, «делая любовь», ничего к тебе не чувствует. Нелюбящий может быть страстным или умелым, но вот этой бессердечной нежности — не нужно, потому что после наступает такая степень растерянности, которая надолго оставляет тело печальным и безблагодатным; занятие сексом с тем, кого разлюбила или давно не видела: потом рискуешь проплакать всю ночь, прижимая к лицу майку с абсолютно чужим, а прежде родным, запахом — горюя от того, что так люто, бешено равнодушна.