Цитаты про комнату

Она вернулась в школу и на работу, она ела и спала, делала домашнюю работу. Она отвечала, когда кто-то задавал ей прямой вопрос. Но она была… пустой. Ее глаза были пустыми. Было еще много мелочей — она больше не слушала музыку; я нашел компакт-диски в мусоре. Она не читала; она не оставалась в комнате при включенном телевизоре, хотя она и раньше не особенно его смотрела. Я, наконец, понял — она избегала всего, что могло напомнить ей о… нем.

Это папа?
Возможно.
Но даже если не папа, то все равно человек.
Я вырвал эти страницы.
Я сложил их в обратном порядке: последнюю — сначала, первую — в конце.
Когда я их пролистал, получилось, что человек не падает, а взлетает.
Если бы у меня еще были снимки, он мог бы влететь в окно, внутрь здания, и дым бы всосался в брешь, из которой бы вылетел самолет.
Папа записал бы свои сообщения задом наперед, пока бы они не стерлись, а самолет бы долетел задом наперед до самого Бостона.
Лифт привез бы его на первый этаж, и перед выходом он нажал бы на последний.
Пятясь, он вошел бы в метро, и метро поехало бы задом назад, до нашей остановки.
Пятясь, папа прошел бы через турникет, убрал бы в карман магнитную карту и попятился бы домой, читая на ходу «Нью-Йорк Таймc» справа налево.
Он бы выплюнул кофе в кружку, загрязнил зубной щеткой зубы и нанес бритвой щетину на лицо.
Он бы лег в постель, и будильник прозвенел бы задом наперед, и сон бы ему приснился от конца к началу.
Потом бы он встал в конце вечера перед наихудшим днем
И припятился в мою комнату, насвистывая I am the Walrus задом наперед.
Он нырнул бы ко мне в кровать.
Мы бы смотрели на фальшивые звезды, мерцавшие под нашими взглядами.
Я бы сказал: «Ничего» задом наперед.
Он бы сказал: «Что, старина?» задом наперед.
Я бы сказал: «Пап?» задом наперед, и это прозвучало бы, как обычное «Пап».

Если два человека остаются в одной комнате, они рано или поздно начинают трахаться.

Вот уже несколько лет он не покидал своей просторной комнаты, но это мало его тревожило, ведь большую часть времени он проводил внутри своей головы. Для некоторых людей тюрьма – вовсе не наказание.

Погодите, как это? Я же тебе нравлюсь! Я всем нравлюсь! Я заплатил за пятерых твоих друзей, которых даже не знаю! Ты попросила мелочь на дамскую комнату, а я тебе дал целых 50 долларов! Это дает мне определенные права!!!

Джен: — В дамской комнате закончились тампоны.
Тиш: — Гляньте на эту мордаху.
Джен: — Не переживай, я сама завтра куплю.
Присли: Решили, что я боюсь коробки затычек? Без паники, сеструха! Да ладно, посмотрите на меня. Я — парень без комплексов. Ну или почти без оных. Я куплю их. И глазом не моргнув, я совершу для вас этот подвиг, дамы.

Самое худшее в писательстве — это страх провести всю жизнь за клавиатурой компьютера. Чтобы в свой смертный час ты понял, что прожил не реальную, а бумажную, воображаемую жизнь, а твои единственные приключения — вымышленные, и пока мир воевал и целовался, ты сидел в темной комнате, мастурбировал и зарабатывал деньги.

— Отель «Корона»?
— Нет, это бензоколонка.
— Я хочу забронировать комнату.
— Это бензоколонка. Вам нужен бензин?
— Есть одиночный номер с ванной?
— Вам ванну бензина?
— А комнаты нет? И двойного номера тоже?
— У меня есть масло, вам нужно?
— Поняла… мест нет…

Мои папа и мама! Я живу хорошо, просто замечательно. У меня все есть, есть свой дом, он теплый. В нем одна комната и кухня. Я без вас очень скучаю, особенно по вечерам. А здоровье мое не очень. То лапы ломит, то хвост отваливается.
А на днях я линять начал. Старая шерсть с меня сыпется, хоть в дом не заходи. Зато новая растет чистая, шелковистая, так что лохматость у меня повысилась.
До свидания, ваш сын, дядя Шарик.

За каждым окном — своя комната, и в ней живут люди. И для них комната — это дом. Для всех, кроме меня. Моя комната для меня не дом, потому что в ней живет слишком много чужих. Людей, которые меня не любят. Которым все равно, вернулся я к ним, или нет. Но ведь Дом большой. Неужели в нем не найдется места для человека, который не любит драк? Для двоих…

Дождь лил четыре года одиннадцать месяцев и два дня. <…> Воздух был настолько пропитан влагой, что рыбы могли бы проникнуть в дом через открытую дверь, проплыть по комнатам и выплыть из окон.

Дети в комнате без игрушек — источник хаоса.

Ты похож на людей, закрывающихся в своих комнатах, думающих, что они живы потому, что они тратят свою жизнь на видеоигры. Если ты правда хочешь жить в реальности, борись с ней! Создай свою собственную судьбу и живи в своей собственной реальности! Разве это не то, что называют настоящей жизнью? Разве не это настоящий игрок? Тот, кто играет в игру жизни?!

Давайте рассуждать так. Очень сложно представить, что Адольф Гитлер и мать Тереза попадут в одно и то же место. Приятнее верить, что существует некая справедливость. Мое определение Бога – это попытка повернуться лицом к физике, математике и химии, которые мы уже немного понимаем. Это мой Бог. Что-то должно было что-то создать. Я лежу ночью в постели без сна и тревожусь. Думаю о том, как бы уйти куда-нибудь навсегда, улететь с облаками, арфами, ангелами, крыльями. У Святого Питера есть секрет, и Святой Питер однажды спросил Бога. А у него не было права спрашивать Бога, но Господь ему позволил. Бог сказал: «Хорошо, что у тебя за вопрос?». Если ты такой милосердный… если ты всезнающ, и ты создал всех своих детей, которых, как ты знаешь, несет прямо в Ад – зачем ты, Боже, вообще их создал? И ответ был: «Потому что Ад не вечен». Никто не попадает в Ад навечно. Это как комната ожидания – место, где нет Бога. А Питер снова спросил: «Если ты знаешь о страданиях людей на земле, почему такие ужасные вещи происходят с хорошими людьми?» А Бог ответил: «Потому что я настолько люблю их, что посылаю им боль, и переход из жизни в смерть получается более глубоким, что позволяет им прочувствовать мой дар лучше, чем другим».

— Столько больных в одной комнате обнадеживает.
— Сестра, ты о чем?! Они не такие больные! Они по жизни больные!

Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

— Ты уже не веришь, что любовь — единственное, ради чего стоит жить?
— Нет.
— Тогда скажи, ради чего стоит жить вообще? — сказала она умоляюще. — Если не ради любви, то ради чего же? Ради всего этого? — Она жестом обвела убогую обстановку комнаты, еще резче усилив и мое собственное ощущение, что мир — это лавка старьевщика. — Я что, должна жить ради этого стула, этой картины, ради этой печной трубы, этой кушетки, этой трещины в стене? Вели мне жить ради этого, и я буду! — кричала она.

Мы беззащитны для тех, кого любим.

Было что-то такое в запахе книг, в аромате чернил, бумаги и кожи, в том, какая пыль в библиотеке, казалось, она даже вела себя отлично от пыли в любой другой комнате, она была золотой в свете свечей, оседая, как пыльца на полированные поверхности длинных столов.

— Кость уже не сломана.
— Не сломана?! Рука без костей вообще.
— Зато стала более гибкой.

Домашний уют слегка нарушен, когда твою детскую комнату превращают в храм тантрического секса, где попахивает марихуаной, а у моих солдатиков уже, наверное, флэшбеки, что они снова во Вьетнаме.

Во времена моей молодости, которая прошла в Нью-Йорке, я отказался произносить клятву верности флагу. Естественно, меня направили в кабинет директора, который спросил: «Почему ты не хочешь принести клятву верности? Ведь все это делают!» Я ответил: «Когда-то все верили, что Земля плоская, но это не значит, что так оно и есть». Я объяснил, что своими достижениями Америка обязана другим культурам и народам, и я бы предпочел принести клятву верности Земле и всем её обитателям. Излишне говорить, что вскоре после этого я бросил школу и оборудовал у себя в комнате лабораторию, где приступил к изучению естествознания и других наук. И тогда я понял, что Вселенная подчиняется законам, и что человек, как и само общество, не являются исключением. Затем, в 1929 году произошел биржевой крах, который стал началом того, что сейчас называют Великой депрессией. Я не мог понять, почему миллионы людей остались без работы, потеряли жильё и были вынуждены голодать, тогда как заводы простаивали, и ресурсы были по-прежнему доступны. Именно тогда я осознал, что правила экономической игры в своей основе ошибочны. Вскоре после этого началась Вторая мировая война, в ходе которой многие страны последовательно уничтожали друг друга. По окончании войны я подсчитал, что все израсходованные на разрушения средства и ресурсы могли бы легко обеспечить всем необходимым каждого человека на планете. С тех пор я наблюдаю, как человечество роет себе могилу. Как постоянно растрачиваются и уничтожаются бесценные исчерпаемые ресурсы во имя прибыли и свободного рынка. Я наблюдаю, как социальные ценности сводятся к искусственному материализму и бездумному потреблению. И как финансовые силы контролируют политическую систему якобы свободного общества. Сейчас мне 94 года. Боюсь, что моё отношение к этому осталось таким же, как и 75 лет назад. Пора прекратить это безумие.

Закрыв за тобой дверь, я понял, что чувствует мотылек, когда в комнате задувают свечу.

— Тебе не кажется, что нам хорошо вместе?
— Да.
— Ты согласен?
— Да.
— Мне кажется, нам с тобою хорошо вместе… Я люблю быть с тобой, потому что никогда не скучаю. Даже когда мы не разговариваем, даже когда ты до меня не дотрагиваешься, даже если мы в разных комнатах, я не скучаю. Наверно, потому, что я тебе доверяю, тебе и твоим мыслям. Понимаешь? Я люблю тебя и все, что вижу, и то, чего не вижу. А ведь я вижу твои недостатки. Но, знаешь, мне кажется, твои недостатки дополняют мои достоинства. Мы боимся разных вещей. Даже наши демоны уживаются вместе! Ты лучше, чем хочешь казаться, я — наоборот. Мне необходим твой взгляд, чтобы… чтобы быть материальной, что ли. Как это по-французски? Устойчивей? Как говорят, когда человек интересен своим внутренним миром?
— Глубиной?
— Точно! Я похожа на воздушного змея — если кто-нибудь не держит в руках катушку, я — пфффр — и улетаю… А ты… знаешь, это забавно, ты достаточно силен, чтобы меня удержать, но при этом тебе хватает ума отпускать меня на волю…

— Ты в порядке?
— Нет, мне не по себе.
— Ты мой парень, мы собираемся жить вместе, это делает тебя одним из нас. Так что не стоит чувствовать себя неудобно.
— Макси, в комнате находится гроб, как можно чувствовать себя удобно?

Я всегда думал, что я смогу сказать, той единственной, которую я встречу так внезапно и если времени будет очень мало. Это должно быть что-то искреннее и это должно быть от сердца.
Когда я тебя встречу? Кем я буду на тот момент? Что меня будет интересовать? Зачем ты придёшь? Захочешь ли остаться? Пойдёшь ли по дороге со мной? Сумеешь ли простить? Сможешь найти? Принять, отдать и не потерять? Буду ли я смотреть тебе в глаза или спрячусь от правды? Как я буду одет? Буду ли занят? Когда я пойму, что ты пришла, я буду другой. У меня всё будет получаться, начну новую жизнь, будет солнце, одна постель на двоих, будет бег по утрам, уборки по воскресеньям, вечерний сериал в обнимку, походы к друзьям, новинки в кредит, перестановка комнаты, спокойная музыка, тёща, зять, подруга невесты, маленькие ссоры, утренний секс, обсуждение проблем на работе, сонаты под окном, философия жизни, дача, микроволновка, большая кухня, семейный фотоальбом и домашние видео, родильный дом и много сигарет, свой магазин, парикмахерская, пикники, объяснения, бабушки, дедушки, тенистый сад, большая дорога, нежный взгляд и признания в любви, вдохновение и покой.
Будет всё, ты только приходи!

Шёл в комнату, попал в другую.

Удовольствия – это все равно что фотографии. То, что мы воспринимаем в присутствии любимого существа, – это всего лишь негатив. Проявляем же мы его потом, у себя дома, когда обретаем внутреннюю темную комнату, куда для посторонних «вход воспрещен».

Заприте в одной комнате больше двух человек — и они найдут повод поубивать друг друга.

Я в снегу хочу ходить по колено и смотреть, как он падает с неба большими комьями. Красота… красота.

Дорога к счастью не всегда асфальтовая.

По сути, мой вид одиночества пережить тяжелее всего. Одиночество вовсе не означает, что ты заперт один в своей комнате. Ты можешь быть в людном месте и ощущать себя по-прежнему самым одиноким человеком, потому что никому по-настоящему не принадлежишь.

Хватит! Послушайте себя! Мне стыдно за вас. Вспомните, что было год назад, в этой комнате: ни песен, ни танцев, ни единого шанса на победу! Но вы выиграли, потому что вы были вместе. Мне плевать, если вы друг друга ненавидите, я лишь хочу, чтобы вы поднялись на сцену и спели вместе. Выходите и на шесть минут напомните себе о том, что вы не одни.

Шёл в комнату, попал в другую.

Главным украшением его «кавалерки» – маленькой комнаты с туалетом (ванной не было), куда я однажды заглянул без спросу, – была великолепно исполненная довоенная реклама польских презервативов, на мой нынешний взгляд, гениально простая: один только фирменный знак «Ultra Gum», с надписью под ним: «Predzej ci serce peknie!» – «Скорее сердце у тебя лопнет!»

Мода — это бегающий по комнате контуженный псих. Догнать его невозможно, но если спокойно стоять на месте, то рано или поздно он сам на тебя налетит.

— Давай поговорим о твоей комнате. Если хочешь, мы покрасим её в светло-голубой или ярко-жёлтый?
— Чёрный!
— Бледно-розовый или зелёный?
— Розовый и зелёный?
— Если хочешь!
— Это кошмарные цвета! Я хочу чёрный!
— ЧЁРНЫЙ? Я ТЕБЕ ПОКАЖУ ЧЁРНЫЙ!

Some dog I got too. We call him Egypt. Because in every room he leaves a pyramid.

У меня была собака. Мы звали её Египет. Потому что в каждой комнате она оставляла после себя пирамиду.

We sleep in separate rooms, we have dinner apart, we take separate vacations — we’re doing everything we can to keep our marriage together.

Мы спим в разных комнатах, мы ужинаем раздельно, мы ездим в отпуск порознь — мы делаем всё возможное, чтобы сохранить нам брак.

Однажды давным-давно жил был великий король, который жил со своим благородным братом в сказочном королевстве, где любили музыку и искусство. Король не ожидал появления ребёнка, но он жил на заколдованной земле, где всё было возможно. И однажды, у него появилась красивая маленькая дочка, для которой он желал лишь мира и счастья. Однако у короля были демоны, которые его преследовали. Это был безжалостный зверь, который хотел захватить королевство. Вооруженная стаей диких существ, она выгнала всех магических существ с этой земли, и это была злая волшебница с заколдованными камнями, которые ослабляли короля в каждое полнолуние. Увидев тень своих врагов на своём доме, король был вынужден отправить свою любимую принцессу прочь, убедив всех, кто остался, что она потеряна навсегда. Король в своем горе отвернулся от мира. Закрыл свой замок на замок, и королевство пало. Некоторые говорят, что единственный свет, что светит в замке, освещает тень некогда могущественного короля в комнате, предназначавшейся его ребёнку, однако, захватив власть, над разрушающимся царством короля, безжалостные звери даже не предполагали, что он и его брат не успокоятся, пока их враги не будут побеждены… Они верили, что однажды они исцелят своё королевство и вернут их принцессу домой, чтобы она могла жить долго и счастливо.

Это и есть жизнь. Череда комнат: в них мы встречаем людей, и все они формируют нашу жизнь.

Первое правило магии — всегда будь самым умным парнем в комнате.

(Первое правило магии — всегда будь умнее других.)

Лучшее, что можно получить только дома, — это проснуться в своей старой комнате, на своей старой кровати; снизу доносится аромат свежесваренного кофе, солнечный свет пробивается в щели занавесок, и новый солнечный день ждёт твоего пробуждения.

Но Депрессия всего лишь мрачно улыбается, садится в мое любимое кресло, кладет ноги на стол и закуривает сигару, наполняя всю комнату вонючим дымом. Глядя на нее, Одиночество вздыхает и ложится в мою постель, натягивая одеяло с головой — не раздеваясь, в ботинках. И я понимаю, что сегодня мне снова придется спать в его компании.

Все забыть. Открыть окна. Вынести все из комнаты. Ветер продует её. Будешь видеть лишь пустоту, искать по всем углам и не найдешь себя.

Ты оказался прав! От великой любви глупеют. И мы поглупели. По крайней мере, я. И я больше не могу летать. Не только по комнате, но и во сне. Возможно, любовь даже убивает.

Есть уединение и одиночество. Уединения ищут, одиночества бегут. Ужасно, когда с твоей комнатой никто не связан, никто в ней не дышит, никто не ждёт твоего возвращения.

Я постоянно возбужден, осознаю присутствие всех женщин в комнате, каждая клеточка моего тела вопит: «Пойди и трахни кого-нибудь!».

Если мы оставляем за собой свой запах, выходя из комнаты, то уж, верно, и от наших душ остается что-то, когда мы уходим из жизни?

[Доктор, Капитан Джек, и Роза окружены пустыми детьми]
— Идите в свою комнату. Идите в свою комнату! Я серьёзно. Я очень и очень зол на вас. Я очень и очень зол! Идите в свою комнату!
[Дети уходят]
— Очень рад, что это сработало. Это были бы ужасные предсмертные слова.
— Идем! Живо! Не урони банан!
— Почему?!
— Богатый источник калия!

У меня могло подняться настроение только оттого, что мама просто вошла в комнату. Глаза ее искрились и меняли цвет в зависимости от освещения. Улыбка согревала, как теплое стеганое одеяло в холодную ночь. В маминых длинных каштановых волосах появилось несколько седых прядей, но я никогда не считал ее старой. Когда мама смотрела на меня, казалось, что она видит во мне одно только хорошее.

— … А фотографии, которые я ищу, в этой комнате.
— Как Вы узнали?
— Так они действительно в этой комнате. Спасибо!

Неуютно бывает в комнатах, а в этой жизни мне страшно!

— Если мама и Люк придут сюда, пока я буду спать, то разбуди меня, — сказала Клэри.
— Ох, тебя разбудят, — сонно сказал Джейс. — Твоя мама подумает, что я пытаюсь воспользоваться тобой и будет бегать за мной по комнате с кочергой из камина.

Нет, самое подлое преступление, на какое только способен человек, — это злоупотребление письмами друга… оглашение на весь мир того, что было доверено с глазу на глаз, как бы на ухо в пустой, темной, запертой наглухо комнате. Человек, способный прибегать к подобным средствам, насквозь пропитан и отравлен, зачумлен моралью сверхподлецов.

— Как можно больше спорта, игр, увеселений — пусть человек всегда будет в толпе, тогда ему не надо думать. Организуйте же, организуйте всё новые и новые виды спорта, сверхорганизуйте сверхспорт! Больше книг с картинками. Больше фильмов. А пищи для ума всё меньше. В результате неудовлетворённость. Какое-то беспокойство. Дороги запружены людьми, все стремятся куда-то, всё равно куда. Бензиновые беженцы. Города превратились в туристские лагери, люди — в орды кочевников, которые стихийно влекутся то туда, то сюда, как море во время прилива и отлива, — и вот сегодня он ночует в этой комнате, а перед тем ночевали вы, а накануне — я.

— Вы позволите на прощание загадать Вам загадку, лорд Тирион? В одной комнате сидят три больших человека: король, священник и богач. Между ними стоит наемник, человек низкого происхождения и невеликого ума. И каждый из больших людей приказывает ему убить двух других. «Убей их, — говорит король, — ибо я твой законный правитель». «Убей их, — говорит священник, — ибо я приказываю тебе это от имени богов». «Убей их, — говорит богач, — и все это золото будет твоим». Скажите же — кто из них останется жив, а кто умрет?

Одна зубная щётка в ванной комнате для одиноких женщин — проклятие…

Я вернулся к коллекционированию Бака Роджерса. И с тех пор живу счастливо. Потому что это было началом моей работы над научной фантастикой. С тех пор я никогда не слушал тех, кто критиковал мою любовь к космическим путешествиям, цирковым представлениям и гориллам. Когда это происходит, я пакую своих динозавров и покидаю комнату.

(Я никогда не слушаю тех, кто критикует мои космические путешествия, мои аттракционы или моих горилл. Когда это происходит, я просто упаковываю моих динозавров и выхожу из комнаты.)
(С тех пор я не слушал тех, кто насмехался над моей любовью к космическим полетам, цирковым представлениям и гориллам. Если кто-то начинал их ругать, я брал своих динозавров и выходил из комнаты.)

I went back to collecting Buck Rogers. My life has been happy ever since. For that was the beginning of my writing science fiction. Since then, I have never listened to anyone who criticized my taste in space travel, sideshows or gorillas. When this occurs, I pack up my dinosaurs and leave the room.

— А что мы делаем в этой комнате? Занимаемся любовью?
— Я бы сказал, что мы слегка трахаемся.

В комнате твоей чистота и порядок, но душа твоя грязна, как конюшня…

Я сейчас поднимусь… и если там нету трупа!.. то будет!

Никогда, никогда не думай, что ты самый умный в комнате. Если только ты на самом деле не самый умный в комнате.

Сменилось время года. И вот уже зима. Снег вроде бы я вижу впервые, но такое чувство, что это что-то прежде знакомое мне. Зимой светает поздно. Даже когда уходишь из дома, на улице все еще темно. Когда она влезает в свое тяжелое пальто, то становится похожей на большую кошку. Она, окутанная запахом снега, её тонкие замерзшие пальцы, шум черных туч, плывущих высоко в небе. Её душа, мои чувства, наша комната… Снег поглощает все звуки, но только звук электрички, на которой она уехала, доносится до моих настороженных ушей. Я и, наверное, она.. и этот мир.. Кажется, мы любим его!..

Она нежна, как мать, и прекрасна, как любимая. И вскоре я полюбил ее. Она живет одна. Каждое утро уходит на работу. Не знаю, что у нее за работа. Да мне и неинтересно. Но мне нравится наблюдать за ней из комнаты по утрам.

Мы слишком много времени торчим в комнатах. <…> Слишком много думаем в четырех стенах. Слишком много живем и отчаиваемся взаперти. А на лоне природы разве можно впасть в отчаяние?

А знаешь ли… что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят.

— Мне всегда нравилось отношение моей матери к моему успеху. Помню, что когда я вдруг сделался знаменитым, она каждое утро приходила в мою комнату и говорила: «Выкатывайся из кровати, делай зарядку и прекрати лениться, маленький сонный червяк!»

Вы не успели заметить, что мы живём в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так много людей в наши дни лишены её, что мысли о ней заслоняют всё остальное.<…> У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно денег. А толку что? Разве все это сравнится с таким летним утром! Работа — мрачная одержимость. Мы предаёмся труду с вечной иллюзией, будто со временем все станет иным. Никогда ничто не изменится. И что только люди делают из своей жизни — просто смешно!

В каждой комнате есть дверь, и здесь должна быть… Где дверь?

Женские и мужские возможности примерно равны. Лишь в туалетной комнате положение различается.

— Пошли.
— Куда?
— Слышал, что сказал Хагрид? Следуйте за пауками.
— Но они ползут в Сумеречный лес! Почему пауки? Почему нельзя было следовать за бабочками!

К вечеру он достигал желаемого: он был один в океане своего горя, один в омуте своей бесцельной вины, один, даже в своем одиночестве. Я не грущу, — снова и снова повторял он. — Я не грущу. Как будто надеялся однажды убедить себя в этом. Или обмануть. Или убедить других — единственное, что хуже самой печали, — это когда ты не можешь скрыть её от других. Я не грущу. Я не грущу. А ведь жизнь его, подобно пустой белой комнате, была полна неограниченными возможностями для счастья. Когда он засыпал, сердце сворачивалось в изножье его кровати, точно домашний зверек, живущий сам по себе. Но наутро оно вновь оказывалось в клетке, за решеткой ребер, немного отяжелевшее, ослабевшее, но, как и прежде, работающее без сбоев.

Гитара — это как хороший друг, легко перенести из комнаты в комнату, из дома в дом. Если вы играете на гитаре, вы полностью счастливы.

Знаменитость состоит из знаменитых поступков.

Ты вошёл в мою жизнь как наступает лето — внезапно, без предупреждения, как проникают утром в комнату блики солнечного света.

Тех, кто тебя любит, нужно убивать.
Лучше прямо сразу, как только заметишь этот собачий взгляд, неотрывно следящий за твоим лицом, эти брови домиком и рот арочкой, эту манеру бродить за тобой из комнаты в комнату и всё время держать тебя в поле зрения. Разумеется, жалко, и кажется, что пока не за что. Но сделай это сейчас, иначе будет поздно.
Потому что он, любящий, выроет неподалёку тёплую затхлую норку, из которой будет некоторое время наблюдать за тобой, а потом начнёт наступать, слегка подталкивая и даже подтаскивая, чтобы ты просто заглянул, только одним глазком посмотрел, как у него всё замечательно. Ну да, уютненько… Всегда тепло, еда, чистая постель, множество занятных безделушек, каждую из которых он готов подарить тебе, — мило, хотя и душновато. Ближе к зиме тебе начинает казаться, что это даже хорошо, когда ниоткуда не дует.
Возможно, в этом году ты устоишь и, кое-как перезимовав в сугробе, встретишь весну свободным, почти свободным, потому что между лопаток у тебя поселится ощущение красной точки, оптического прицела его любящего взгляда.
И ты привыкнешь, что иногда всё-таки нужно звонить. Хотя бы отвечать на эсэмэски. Хотя бы есть его стряпню раз в неделю. Хотя бы спать с ним раз в десять дней. Потому что любит.
Потом приходит неизбежное чувство вины — кажется, что ты губишь его жизнь, бездумно пользуясь теплом его сердца и ничего не давая взамен. И однажды, когда вечер твой будет особенно одиноким, ты придёшь к нему без звонка и останешься. Потому что приятно увидеть, как его лицо озаряется счастьем только от того, что ты рядом. Чувствуешь себя волшебником.
Нужно ли говорить, как это закончится? Как его объятия станут всё теснее, твоё личное пространство всё меньше, его просьбы превратятся в требования и счастье на его лице сменится капризно-раздражительной маской.
Поэтому убей его сейчас.
А потом, когда останешься один, загляни в шкаф и достань из-под вороха белья фотографию того единственного, кому хотелось отдать свою жизнь, кто умел делать тебя счастливым, от кого невозможно было отвести глаз.
Того, кто убил тебя однажды.

Давайте договоримся, что я — маленькое чепуховое чудо, которое с вами почему-то случилось, солнечный зайчик в темной комнате, пятнышко света, суматошное мелькание которого вызывает улыбку и свидетельствует о том, что где-то есть настоящее солнце… Кто станет тосковать по дурацкому блику, увидев настоящее солнце?

Все серьёзны, у всех строгие лица, все говорят только о важном, философствуют, а между тем у всех на глазах рабочие едят отвратительно, спят без подушек, по тридцати, по сорока в одной комнате, везде клопы, смрад, сырость, нравственная нечистота… И, очевидно, все хорошие разговоры у нас для того только, чтобы отвести глаза себе и другим.

Если грустить при всех нельзя, а грустить всё-таки приходится, то, наверное, можно грустить в специальной комнате, где никто ничего не увидит, ничего не услышит и не сможет мешать.

— И почему японцы так пренебрегают личной жизнью. Как можно жить в комнате без замка? Невероятно.
— Дело в том, что японцы умеют уважать чужое уединение.

Если и вправду есть только один рай — тот, который потерян, — я знаю, как назвать то неуловимое, нежное, нечеловеческое, что переполняет меня сегодня. Скиталец возвращается на родину. А я — я предаюсь воспоминаниям. Насмешка, упрямство — все смолкает, и вот я снова дома. Не стану твердить о счастье. Все гораздо проще и легче. Потому что среди часов, которые я возвращаю из глубины забвения, всего сохранней память о подлинном чувстве, об одном лишь миге, который не затеряется в вечности. Только это во мне настоящее, и я слишком поздно это понял. Мы любим гибкость движения, вид дерева, которое выросло как раз там, где надо. И чтобы воскресить эту любовь, довольно самой малости, будь то воздух комнаты, которую слишком долго не открывали, или знакомые шаги на дороге. Так и со мной. И если я тогда любил самозабвение, значит, был верен себе, ибо самим себе возвращает нас только любовь.

Мне не нравился Нью-Йорк. Мне не нравился Голливуд. Мне не нравилась рок-музыка. Мне вообще ничего не нравилось. Возможно, я боялся. Вот в чём всё дело — я боялся. Мне хотелось сидеть в одиночестве в комнате с задернутыми шторами. Вот от чего я тащился. Я придурок. Я ненормальный.

— Почему ты в очках?
— Эм-м, я читал.
— Читал? Не знал, что ты умеешь.

Бывали дни, когда она убегала из своей комнаты к людям и голосам, но убегала и от людей, потому что вдруг ощущала себя еще более одинокой.

Чертовски жаркая ночь. Поганая комната в поганой части поганого города. Я смотрю на Богиню, она говорит, что хочет меня. Я не собираюсь гадать, с чего это вдруг мне так повезло.

— Трудно переварить? Маленькая коробочка с огромной комнатой внутри. И как такое возможно? Поясню.
— Это другое измерение…
— По сути, это другое измере… Что?
— После случая с Заключенным Ноль, я много читал о новейших научных теориях. Сверхсветовые путешествия, параллельные вселенные.
— А мне так нравится, когда кто-то говорит: «Она внутри больше, чем снаружи!» Я всегда этого жду.