Цитаты про глотку

В глотке концентрированной болимного больше правды, чем в самой счастливойи безоблачной жизни ©

Дом. То место, куда стоило идти, дом, в котором стоит жить. Дом, обитателей которого надо сделать счастливыми, дом, за который-стоит рвать глотку негодяю, пришедшему с острыми стрелами или пламенным факелом, дом…Дом, где Закон соблюден, Польза несомненна, а Любовь жива.

В России издревле глоток свободы заменяли стаканом водки.

Всё кончено… Отойдите от меня на секунду, дайте мне попрощаться с землей. О мой друг Азазелло! Где ты? Ты не пришел ко мне на помощь в момент неравного боя. Ты покинул бедного Бегемота, променяв его на стакан — правда, очень хорошего! —коньяку! Ну что же, пусть моя смерть ляжет на твою совесть, а я завещаю тебе мой браунинг… Единственно, что может спасти смертельно раненного кота, — это глоток бензина… — издевательства над сотрудниками НКВД

Устраиваю танец напитков в глотке. Получается неплохо.

Смейся, смейся, а я тебе глотку во сне перережу.

— А любовь? Настоящая любовь?
Боже, какой идиотский вопрос.
Она улыбается, вежливо. Видимо, об этом её тоже уже спрашивали.
— Настоящая любовь – это кофе, который варишь дома с утра.
Свежемолотый, желательно вручную. С корицей, мускатным орехом и кардамоном. Кофе, рядом с которым надо стоять, чтоб не убежал, иначе безнадежно испортится вкус. Надо проследить, чтоб он поднялся три раза, потом налить ложку холодной воды в джезву, подождать пару минут, чтоб осела гуща. Кофе, который наливаешь в старую любимую чашку и пьёшь, чувствуя каждый глоток, каждый день. Наслаждаясь каждым глотком.

Глоток горячего кофе, ароматного и крепкого, бодрит меньше, чем нежный поцелуй любимого рано утром.

Мы счастливые люди. У нас есть крыша над головой, на кухне еда, уютный свет монитора и доступ к интернету. Да, у каждого своя собственная боль, которую мы любим возвеличивать, доводя до ранга трагедии, но мы — счастливые люди. И мы пишем стихи. Стишки-мотыльки, неуклюжие создания с толстым брюшком опостылевших идей и недоразвитыми крыльями нового вдохновения, огромным числом облепившие стены храма сытой лиры. Мы не сражаемся за каждый глоток воздуха, жизни, земли и неба, пересохшей от боли глоткой сглатывая ком крика, нет, мы пьем чай, курим возле окна и рассуждаем о смысле бытия, цинично взвешиваем природу любви, лениво ковыряем теряющими чуткость пальцами аспекты своих слабеньких эмоций-мух, по привычке считая их слонами. Потому что своя рубашка всегда ближе к телу.

Возможно, именно сейчас, в этот момент один человек пришел к другому просить прощения… Бывает, бывает, что не склеить разбитое и нет сил продолжать поддерживать огонь… Но хуже нет, когда ты идешь с открытым сердцем просить прощения, а тебя и не выгоняют, и не прощают, но принимают, чтобы унижать и напоминать о том, как ты ошибся и сделал больно тому, кого считал своей семьей. Или, может быть, не ошибся, а разрешил себе вдохнуть глоток чистого воздуха? Может быть, сделал больно нехотя, пытаясь выжить?

– (…) У тебя случалось такое, что ты стремишься к какой-то цели, преодолеваешь препятствия, но когда добиваешься своего — радости не испытываешь?
— А кто сказал, что в конце пути будет радость? (…) Радость — глоток воды в жаркий день, уютное кресло вечером после работы, беседа, когда ты истосковался по умному собеседнику. Счастье — совсем другое. Путешественник счастлив, поднявшись на высокую гору. Но он не радуется, он знает, что ему предстоит долгий и тяжкий обратный путь. Радость — это итог. Счастье — это путь.

Два глотка и двое суток счастливого анабиоза…

Человек познается в малом. Не в словах, слова лживы, даже не в делах, ими тоже можно обмануть, а в тех маленьких крупицах правды, которые не бросаются в глаза, обычно оставаясь за кадром. В тех моментах жизни, когда забываются поставленные цели вроде «добиться этого» или «произвести такое впечатление», когда действия становятся машинальны и интуитивны, а слова теряют чёткий смысл, поднимаясь из глубин души. Когда человек перестаёт себя контролировать, на мгновение сбрасывая все маски, делая глоток воздуха своей данностью, заглядывая в самого себя на время короткой передышки между прошлым и будущим.

Грызи гранит науки, а не глотку своему ближнему, если уж хочется что-то грызть.

Каково это — быть актёром? Возможно, больно. Проживать насквозь, невыразимо, невыносимо, многие жизни, расписывать изнанку собственного сердца чужими страстями, трагедиями, взлетать и падать, любить и умирать, и вновь вставать, унимать дрожь в руках, и снова начинать новую жизнь, снова плакать, сжимая в бессилии кулаки и смеяться над собой. Изредка приподнимая край маски, уже не для того, чтобы вспомнить своё собственное лицо, а лишь затем, чтобы сделать глоток свежего воздуха, не пропахшего гримом. Больно… Но в то же время — прекрасно. Обнажать чувства до предела, настоящие, живые чувства, куда более реальные бытовых кухонных переживаний, доводить их до апогея, задыхаясь от восторга бытия, захлёбываясь алчным огнём жадных, жаждущих глаз зрителя. И падая на колени, почти не существуя ни в одном из амплуа, почти крича от разрывающего тебя смерча жизни и смерти, судьбы и забвения, видеть, как с тобою вместе, замерев в унисон, в едином порыве умирает зал. Замолчавший, забывший сделать новый вдох зал, который любил вместе с тобой, вместе с тобой плакал и смеялся, который, не взирая на пасмурный вечер на улице, обшарпанные доски сцены, увидел то же, что и ты, что-то бесконечно большее, чем просто игру в жизнь. Саму жизнь. Настоящую. Прожитую честно, откровенно, полностью, до дна. Театр как любовь, как секс с самой желанной женщиной, однажды испытав на себе это таинство, этот акт бытия, ты уже не сможешь остаться прежним.

Так-так, это я не совсем разобрала. Либо он велит нам заплыть подальше в глотку, либо он хочет сидеть и пить водку!

Джефи достал пакетик чая, китайского, сыпанул в жестяной чайничек, попутно разводя костер, для начала маленький – солнце еще светило на нас, – укрепил в камнях длинную палку, подвесил котелок, вскоре вода закипела, чай был заварен, и мы стали пить его из жестяных кружек. Я сам набирал воду из источника, холодную и чистую, как снег, как хрустальные веки вечных небес. Никогда в жизни не пил я такого чистого и свежего чая, его хотелось пить еще и еще, он превосходно утолял жажду и растекался теплом по телу.
– Теперь понимаешь, почему на Востоке так любят чай, – сказал Джефи. – Помнишь, я рассказывал про эту книгу: первый глоток – радость, второй – счастье, третий – спокойствие, четвертый – безумие, пятый – экстаз.

Я домой не вернусь — решено! Это небо дрожит как вода…
Сколько тысяч шагов от болотных низин до холодной как руки луны?
Гнутся голые ветви под тяжестью птиц. Разум птицей кричит — не беда.
Пусть кричит. У меня есть в запасе последний глоток тишины.
Я домой не вернусь никогда, но зато доживу до утра.
Темный ветер и вечер холодный, луны поворот на ущерб — ничего!
Знаешь, птица, во мне не осталось ни капли раба, и ни капли добра, и ни капли любви, и ни капли меня самого.

Я не понимаю, что во мне такого, что заставляет людей думать, будто мне интересны их проблемы. Может, я слишком часто улыбаюсь. Может, я ношу слишком много розового. Но запомни, пожалуйста, я могу порвать тебе глотку, если сочту нужным.

Удивительные вы существа, люди. Иногда готовы перегрызть друг другу глотку за медяк или другую чушь, а иногда решаете прикрыть собой спины товарищей, понимая, что живым выбраться не удастся.

Вам посоветовали быть уникальным и культивировать свою непохожесть. Так продолжайте, будьте оригинальным: станьте чемпионом по пролежням в своём отделе, получите Оскар за лучшую имитацию оргазма, кидайте партнеров на бабки, перегрызите друг другу глотки в спорах, кто лучше других понял Фримена!

— Я уверен, и мои коллеги захотят внести лепту в наш праздник! Давайте попросим профессора Снегга, пусть он покажет нам, как сварить Любовный напиток! — лучезарно улыбался Локонс.
Взгляд Снегга говорил, что он с силой вольет стакан яда в глотку тому, кто обратится к нему за Любовным напитком.

Эспрессо – это жизнь. Горчит, но бодрит. Первый глоток может показаться невкусным, но, допив чашку, всегда хочется ещё одну. А на ещё одну чаще всего не хватает времени.

— Нельзя проснуться утром с чувствами к кому-то, а к обеду уже разлюбить… меня не было всего 18 минут… всего 18… никто не может перестать любить за 18 минут, Айноя!
— Ты был прав. Никто не просыпается утром с чувствами к кому-то, чтобы уже к обеду разлюбить. Никто. Я не переставала любить. Во время этих 18 минут, когда ты был под водой… я любила тебя каждую секунду; каждый метр, на который ты спускался; и каждый глоток воздуха, который ты вдыхал; я любила тебя, Улисес.