Цитаты из книги Эрих Марии Ремарк «Ночь в Лиссабоне»

Цитаты из книги Эрих Марии Ремарк «Ночь в Лиссабоне»

Женщинам ничего не нужно объяснять, с ними всегда надо действовать.

В неприятных воспоминаниях есть одна хорошая сторона: они убеждают человека в том, что он теперь счастлив, даже если секунду назад он в это не верил. Счастье — такое относительное понятие! Кто это постиг, редко чувствует себя совершенно несчастным.

В общем, плохо, Иосиф. Все плохо. Но внешне все выглядит блестяще.

Она еще не сдалась, но уже не боролась.

Сны стали повторяться так часто, что я уже боялся ложиться спать. Вам это знакомо?

— Что же ещё у нас осталось? — спросил я.
— Яблоки на деревьях, золотой октябрь и наши мечты, — ответила она.

Мне рассказывали, будто в Индонезии существует обычай время от времени менять имя. Когда человек чувствует, что он устал от своего прежнего «я», он берет себе другое имя и начинает новое существование. Хорошая идея!

Больше всего ранит мелкая, а вовсе не большая несправедливость.

Ненависть — это кислота, которая разъедает душу; все равно — ненавидишь ли сам или испытываешь ненависть другого.

Если мы думаем, что есть спруты, они должны быть. Мы не можем вообраить себе того, чего нет на свете.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

В любви вообще слишком много спрашивают, а когда начинают к тому же докапываться до сути ответов — она быстро уходит.

— Впрочем, мы все, конечно, умрём.
— Да, — сказала Элен. — Но никто в это не верит.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Неизлечимый рак души.

Воспоминание — это всегда еще и сожаление о хорошем, что отняло у нас время, и о плохом, что не удалось исправить.


А ты — ты моё сердце.

Лето коротко, и жизнь коротка, но что же делает её короткой? То, что мы знаем, что она коротка. Разве бродячие кошки знают, что жизнь коротка? Разве знает об этом птица? Бабочка? Они считают ее вечной. Никто им этого не сказал. Зачем же нам сказали об этом?

Никогда мир не кажется таким прекрасным, как в то мгновение, когда вы прощаетесь с ним, когда вас лишают свободы. Если бы можно было ощущать мир таким всегда! Но на это, видно, у нас не хватает времени. И покоя.

И — странное дело — это случилось, может быть, именно потому, что я об этом думал.

Это уже другой — член национал-социалистической партии — худой, в очках и высоких сапогах.
Шварц улыбнулся.
— Как немцы любят сапоги!
— Они нужны им, — сказал я. — Ведь они бродят по колено в дерьме!

РассказчикШварц

Вы, кажется, верите в чудо.

Впрочем, если умеешь смеяться, в нынешнем мире можно найти много смешного. Как вы думаете?

Когда делаешь то, чего от тебя не ждут, обычно всегда добиваешься желаемого — это я знал по опыту.

Мы живём в эпоху парадоксов. Ради сохранения мира вынуждены вести войну.

Мы жили вне времени. Если всё затоплено чувством, места для времени не остается.

… во время бегства и опасности, в отчаянии, как раз и начинаешь верить в чудо: иначе нельзя выжить…

В жизни больше несчастья, чем счастья. То, что она длится не вечно — просто милосердие.

А память наша вообще лжет, давая возможность выжить, — старается смягчить невыносимое, покрывая его налетом забвения.

Справедливость — это вообще роскошь, о которой можно говорить только в спокойные времена

В панике человеку кажется, что на него направлены все прожекторы и весь мир только тем и живет, чтобы найти его.

— Вы нашли Бога?
— Лицо в зеркале.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Наша память — это не ларец из слоновой кости в пропитанном пылью музее. Это существо, которое живет, пожирает и переваривает. Оно пожирает и себя, как легендарный сфинкс, чтобы мы могли жить, чтобы оно не разрушало нас самих.

Странно, каких только путей мы не выбираем, чтобы скрыть свои истинные чувства.

Самый чудесный город это тот, где человек счастлив.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Судьба спускает дураку только до поры до времени. Затем следует предупреждение. Тому, кто не внемлет, она наносит удар.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Странная вещь — физическое превосходство. Это самое примитивное, что есть на свете. Оно не имеет ничего общего со смелостью или мужеством. Револьвер в руках какого-нибудь калеки сразу сводит это превосходство на нет. Все дело просто в количестве фунтов веса и мускулов. И всё же чувствуешь себя обескураженным, когда перед тобой вырастает их мертвящая сила. Каждый знает, что подлинное мужество — это нечто совсем другое и что в минуту настоящего испытания гора мускулов может вдруг жалко спасовать.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

— Она никогда бы не смогла остановиться, если бы начала писать вам, — сказал я. — Тем, что она вам ничего не написала, она сказала вам больше любых слов.

Одиночество ищет спутников и не спрашивает, кто они. Кто не понимает этого, тот никогда не знал одиночества, а только уединение.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

… Но я смутно чувствовал, что она стремилась победить что-то неизвестное мне и что это совершалось именно в это мгновение. Вода предстала перед ней в роли судьбы, вопроса и ответа, и она сама должна была преодолеть то, что стояло перед ней. Так поступает каждый, и самое большее, что может сделать другой, — быть рядом на тот случай, когда потребуется немножко тепла.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Счастье… Как оно сжимается, садится в воспоминании! Будто дешёвая ткань после стирки. Сосчитать можно только несчастия.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Да и кто же принадлежит друг другу? И что такое вообще принадлежать друг другу? В этом слове нет ничего, кроме жалкой, безнадежной иллюзии честного бюргера!

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

— У тебя много было женщин во Франции?
— Не больше, чем это необходимо.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Никогда не было такой веры в чудо, как в наше время, чуждое всяким чудесам.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Потом явился Шварц, и началось апокрифическое бытие.
– Почему апокрифическое?
– Подставное, скрытое, анонимное – жить под эгидой мертвого.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Чудо, когда его переживаешь, никогда не бывает полным, только воспоминание делает его таким.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

… Что пустая, мрачная одержимость — это знамение нашего времени. Люди в истерии и страхе следуют любым призывам, независимо от того, кто и с какой стороны начинает их выкрикивать, лишь бы только при этом крикун обещал человеческой массе принять на себя тяжёлое бремя мысли и ответственности. Масса боится и не хочет этого бремени. Но можно поручиться, что ей не избежать ни того, ни другого.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

И чем мы владеем на самом деле? К чему столько шуму о предметах, которые в лучшем случае даны нам только на время; к чему столько болтовни о том, владеем мы ими больше или меньше, тогда как обманчивое это слово «владеть» означает лишь одно: обнимать воздух?

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Когда у тебя нет родины, потери особенно тяжелы. Нигде не находишь опоры, а чужбина кажется особенно чужой.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Бытие дервиша лучше мещанского постоянства.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Разве мы не теряем каждое мгновение то, что думаем удержать, только потому, что оно постоянно в движении? И не останавливается ли оно лишь тогда, когда его уже нет и когда оно уже не может измениться? Не принадлежит ли оно нам только тогда?

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Ему нужно панцирное мировоззрение, как корсет толстой бабе, иначе он расплывется.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Страх перед неизвестным — это одно; совсем другое, когда он принимает осязаемую форму. Ощущение страха вообще можно победить выдержкой или какой-нибудь уловкой. Но если видишь, что тебе грозит, тут плохо помогают и навыки, и психологические ощущения.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Вы слышали притчу о раках, которых бросили в котёл с водой, чтобы сварить? Когда температура поднялась до пятидесяти градусов, они начали возмущаться, что это невыносимо, и вспоминали о чудесных мгновениях, когда было всего сорок. Когда было шестьдесят, они принялись расхваливать доброе время пятидесяти. Потом – при семидесяти градусах – вспоминали про то, как хорошо было в шестьдесят, и так далее.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Это так далеко, что недоступно пониманию.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Я никогда не думал, была ли Елена здесь верна мне. Это уже не имело значения. Нам выпало слишком много испытаний, и у нас не осталось ничего, кроме стремления выжить во что бы то ни стало.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

При свете солнца в Лиссабоне есть что-то наивно-театральное, пленительное и колдовское. Зато ночью он превращается в смутную сказку о городе, который всеми своими террасами и онями спускается к морю, словно празнично наряженная женщина, склонившаяся к своему возлюбленному, потонувшему во мраке.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Ощущение опасности всегда обостряет восприятие жизни. Но только до тех пор, пока опасность лишь маячит где-то на горизонте.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Воспоминания, которые не причиняют боли и не беспокоят, как раз и есть эхо.

Вечная сцена! Слуги насилия, их жертва, а рядом — всегда и во все времена — третий — зритель, тот, что не в состоянии пошевелить пальцем, чтобы защитить, освободить жертву, потому что боится за свою собственную шкуру. И, может быть, именно поэтому его собственной шкуре всегда угрожает опасность.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Всегда есть две правды: с одной рвешься вперед, очертя голову, а другая похожа на осторожный ход, когда прежде всего думаешь о себе.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Я приучал себя смотреть на эту жизнь как на какой-то переход, который не имеет ничего общего с моим внутренним я. Все совершалось помимо моей воли, а я, как ученый зверь, только отвечал на то, что делалось. Заботы убивают так же, как дизентерия, от них надо держаться подальше…

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Но я знал, что каждый сантиметр, который я уступлю сейчас чувству страха, превратится в метры, если я действительно окажусь в опасности.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

… всегда сильные страны обвиняют слабые в агрессивности.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Знание здесь — только пена, пляшущая на волне. Одно дуновение ветра — и пены нет. А волна есть и будет всегда.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Когда полностью зависишь от других людей, превращаешься в психолога, тщательно взвешивающего мельчайшие детали, хотя сам в это время едва можешь дышать от напряжения, или — может быть — именно благодаря этому. Одно ничего не знает о другом, и оба действуют раздельно, не влияя друг на друга: подлинный страх, подлинная боль и предельная расчетливость, и у всех одна и та же цель — спасение.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

— Я уже давно не могу иронизировать, — сказал он. — И испытывать страх перед громкими словами. Когда человек иронизирует и боится, он стремится принизить вещи.
— Может быть, — согласился я. — Но разве так уж необходимо, став перед несбыточным, повторять себе: оно невозможно? Не лучше ли постараться преуменьшить его и тем самым оставить луч надежды?

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Человек был ничем; надежный паспорт — всем.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

Я уходил от разума и шел к чувству, от безопасности к авантюре, из реальности в мечту.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне

— В каждом из нас живет несколько людей. Совсем непохожих. И иногда они выходят из послушания и некоторое время распоряжаются нами, и тогда вдруг превращаешься в другого человека, которого никто не знал раньше. Но затем все становится прежним.
— Во мне никогда не жили другие люди. Я всегда и утомительно один и тот же.

Самый чудесный город — это тот, где человек счастлив.

Многие в пивной тоже читали газеты, и никто не проявлял ни малейших признаков отвращения. Это была их ежедневная духовная пища, привычная, как пиво.

Эрих Мария Ремарк. Ночь в Лиссабоне