Цитаты Иосифа Александровича Бродского

Нет большего одиночества, чем память о чуде…

Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
Да будет во мгле
для тебя гореть
звездная мишура,
да будет надежда
ладони греть
у твоего костра.
Да будут метели,
снега, дожди
и бешеный рев огня,
да будет удач у тебя впереди
больше, чем у меня.
Да будет могуч и прекрасен
бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех,
которым с тобой,
может быть,
по пути.

Поэта долг – пытаться единить
Края разрыва меж душой и телом.
Талант – игла. И только голос – нить.
И только смерть всему шитью – пределом.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

Но, как известно, именно в минуту
отчаянья и начинает дуть
попутный ветер.

Все будут одинаковы в гробу,
Так будем хоть при жизни разнолики!

Навсегда расстаёмся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него — и потом сотри.

Умеющий любить умеет ждать…

Старайтесь быть добрыми к своим родителям. Если вам необходимо бунтовать, бунтуйте против тех, кто не столь легко раним. Родители — слишком близкая мишень; дистанция такова, что вы не можете промахнуться.

Засвети же свечу
на краю темноты.
Я увидеть хочу
то, что чувствуешь ты.

Будущее называют приватной утопией реализма, пока оно не свершилось.

Когда так много позади
всего, в особенности — горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство —
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.

Тюрьма — недостаток пространства, возмещенный избытком времени.

Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.

Поэзия это не лучшие слова в лучшем порядке, это – высшая форма существования языка.

… Видимо, земля
воистину кругла, раз ты приходишь
туда, где нету ничего, помимо
воспоминаний.

В отличие от животных, человек уйти способен от того, что любит.

Одиночество есть человек в квадрате.

Как хорошо, что некого винить,
Как хорошо, что ты никем не связан,
Как хорошо, что до смерти любить
Тебя никто на свете не обязан.

Посылаю тебе безымянный прощальный поклон
с берегов неизвестно каких. Да тебе и не важно.

Ночь; дожив до седин, ужинаешь один,
Сам себе быдло, сам себе господин.

Это абсурд, вранье:
череп, скелет, коса.
«Смерть придет, у нее
будут твои глаза».

Как легко нам дышать,
оттого что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью…

Я сижу у окна. Вспоминаю юность.
Улыбнусь порою, порой отплюнусь.

Он был мой Север, Юг, мой Запад, мой Восток,
Мой шестидневный труд, мой выходной восторг,
Слова и их мотив, местоимений сплав.
Любви, считал я, нет конца. Я был не прав.
Созвездья погаси и больше не смотри
Вверх. Упакуй луну и солнце разбери,
Слей в чашку океан, лес чисто подмети.
Отныне ничего в них больше не найти.

Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.

Я считал, что лес — только часть полена.
Что зачем вся дева, раз есть колено.
Что, устав от поднятой веком пыли,
русский глаз отдохнет на эстонском шпиле.
Я сижу у окна. Я помыл посуду.
Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь человеку нужна, как минимум,
ещё одна жизнь. И я эту долю прожил.

Ты — никто, и я — никто. Вместе мы — почти пейзаж.

Приношу Вам любовь свою долгую,
сознавая ненужность её.

Смерть — это то, что бывает с другими.

В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.

… знаю по своему опыту, что чем меньше информации получает твой мозг, тем сильнее работает воображение.

… Мир останется прежним.
Да. Останется прежним,
ослепительно снежным
и сомнительно нежным.
Мир останется лживым.
Мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
И, значит, остались только
Иллюзия и дорога.
И быть над землёй закатам.
И быть над землёй рассветам… Удобрить её солдатам.
Одобрить её поэтам.

Я всегда твердил, что судьба — игра.
Что зачем нам рыба, раз есть икра.
Что готический стиль победит, как школа,
Как способность торчать, избежав укола.
Я сижу у окна. За окном осина.
Я любил немногих. Однако — сильно.

Ни тоски, ни любви, ни печали,
ни тревоги, ни боли в груди,
будто целая жизнь за плечами
и всего полчаса впереди.

Из забывших меня можно составить город.

Есть преступления более тяжкие, чем сжигать книги. Одно из них – не читать их.

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.
За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —
города, человеков, но для начала зелень.

Нет, мы не стали глуше или старше,
мы говорим слова свои, как прежде,
и наши пиджаки темны все так же,
и нас не любят женщины все те же.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно.

Объект любви не хочет быть объектом любопытства.

Есть преступления, простить которые – преступление, и это – одно из них.

Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.

Человек привык себя спрашивать: кто я? Там, учёный, американец, шофёр, еврей, иммигрант… А надо бы всё время себя спрашивать: не говно ли я?

На каком-то этапе понял, что я сумма своих действий, поступков, а не сумма своих намерений.

Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей – куча на полу.

Тех нет объятий, чтоб не разошлись
Как стрелки в полночь.

Я был счастлив здесь, и уже не буду.

Звук — форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Смотри без суеты
вперёд. Назад
без ужаса смотри.
Будь прям и горд,
раздроблен изнутри,
на ощупь твёрд.

Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе.

Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи.

Выходя во двор нечетного октября,
ежась, число округляешь до «ох ты бля».

Старайтесь не обращать внимания на тех, кто попытается сделать вашу жизнь несчастной. Таких будет много — как в официальной должности, так и самоназначенных. Терпите их, если вы не можете их избежать, но как только вы избавитесь от них, забудьте о них немедленно.

Есть только две поистине захватывающие темы, достойные серьёзных рассуждений: сплетни и метафизика.

Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы. Из всех частей тела наиболее бдительно следите за вашим указательным пальцем, ибо он жаждет обличать. Указующий перст есть признак жертвы — в противоположность поднятым в знаке Victoria среднему и указательному пальцам, он является синонимом капитуляции. Каким бы отвратительным ни было ваше положение, старайтесь не винить в этом внешние силы: историю, государство, начальство, расу, родителей, фазу луны, детство, несвоевременную высадку на горшок и т. д. Меню обширное и скучное, и сами его обширность и скука достаточно оскорбительны, чтобы восстановить разум против пользования им. В момент, когда вы возлагаете вину на что-то, вы подрываете собственную решимость что-нибудь изменить.

Память — если не гранит —
одуванчик сохранит. Так любовь уходит прочь.
Навсегда. В чужую ночь.
Прерывая крик, слова.
Став незримой, хоть жива.

Зима! Я люблю твою горечь клюквы
к чаю, блюдца с дольками мандарина…

И. Бродский: Скукой характеризуется времяпрепровождение большинства людей. Хотя проза прошлых веков не нашла достойного места тоске, печали и рутине, хотя и проповедовала реализм и достоверность.

Если президенты не могут делать этого со своими женами, они делают это со своими странами.

Когда порезал пальчик бритвой – трагедия. Упал по неосторожности в люк, повредив щиколотку и сломав ребро – комедия.

Поэт – средство существования языка.

Книги в огне – это символ истории. Запрет на публикацию – наглая фальсификация смутной эпохи.

Настоящему, чтобы обернуться будущим, требуется вчера.

Человек есть то, что он читает…

Наряду с землей, водой, воздухом и огнем, деньги – суть пятая стихия, с которой человеку чаще всего приходится считаться.

Фольклор – песнь пастуха – есть речь, рассчитанная на самого себя: ухо внемлет рту.

Подлинная история нашего сознания начинается с первой лжи. Свою я помню.

Любовь больше того, кто любит.

… и я рад, что на свете есть расстояния более
немыслимые, чем между тобой и мною.

Память, я полагаю, есть замена хвоста, навсегда утраченного нами в счастливом процессе эволюции.

В настоящей трагедии гибнет не герой — гибнет хор.

Похоже, счастье есть миг, когда сталкиваешься с элементами твоего собственного состава в свободном состоянии.

Всякое творчество есть по сути своей молитва.

Если ты выбрал нечто, привлекающее других, это означает определенную вульгарность вкуса.

Жизнь – так, как она есть, – не борьба между Плохим и Хорошим, но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом. Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем.

Проза есть продолжение поэзии другими средствами.

Возможно, искусство есть просто реакция организма на собственную малоемкость.

Всякое творчество направлено в ухо Всевышнего.

Каждая могила – край земли.

Никто не знает будущего. И менее всего – те, кто верит в исторический детерминизм. После них идут шпионы и журналисты.

Это город, где у вас не может быть воспоминаний, проживи вы в нем всю жизнь.

Bремя создано смертью.

Для писателя упоминать свой тюремный опыт – как, впрочем, трудности любого рода- все равно что для обычных людей хвастаться важными знакомствами…

Книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы.

Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.

у меня нет принципов, у меня есть только нервы

Всякое творчество начинается как индивидуальное стремление к самоусовершенствованию и, в идеале, – к святости.

Если Евтушенко против колхозов, то я — за.

Тюрьма – недостаток пространства, возмещаемый избытком времени.

для человека, чей родной язык – русский, разговоры о политическом зле столь же естественны, как пищеварение…

Если много мужчин собираются вместе, это, скорее всего, война.

Эстетика – мать этики.

Печальная истина состоит в том, что слова пасуют перед действительностью.

Ибо красота есть место, где глаз отдыхает.

Устремления большинства человечества сводятся к достижению нормальных человеческих условий.

Я знал, что я существую,
пока ты была со мною.

Самая надежная защита против зла состоит в крайнем индивидуализме, оригинальности мышления, причудливости, даже – если хотите – эксцентричности. То есть в чем-то таком, что невозможно подделать, сыграть, имитировать; в том, что не под силу даже прожженному мошеннику.

Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.

Се вид Отчества, гравюра.
На лежаке – Солдат и Дура.
Старуха чешет мёртвый бок.
Се вид Отечества, лубок.

Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, – туча…
Пускай Художник, паразит,
Другой пейзаж изобразит.

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Смотри без cyeты вперед. Назад
Без ужаса смотри.
Будь прям и горд,
Раздроблен изнутри,
На ощупь тверд.

Тех нет объятий, чтоб не разошлись,
Как стрелки в полночь.

Страницу и огонь, зерно и жернова,
Секиры острие и усеченный волос –
Бог сохраняет все; особенно – слова
Прощенья и любви,
Как собственный свой голос.

Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.

Прощай, позабудь и не обессудь.
А письма сожги, как мост.
Да будет мужественным твой путь,
Да будет он прям и прост.

Не в том суть жизни, что в ней есть,
Но в вере в то, что в ней должно быть.

Ни страны, ни погоста
Не хочу выбирать.
На Васильевский остров
Я приду умирать.

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твоё существование, не стало
моё существованье для тебя.

Когда так много позади
всего, в особенности – горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.

Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!

К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?

Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.

Век скоро кончится, но раньше кончусь я.