Цитаты Дмитрия Львовича Быкова

Всё-таки раньше секс был чем-то сакральным: «дать» не значило, конечно, полюбить, но как-то впустить в себя, соотнести с собой, что ли. Внутренний мир был не так оторван от внешнего. У сегодняшней же девушки он компактно помещается внутри, как один корпус подлодки в другом, и «дают» они чаще всего вот этим внешним корпусом, который очень мало влияет на самоощущение.

У меня насчёт моего
таланта иллюзий нет,
В нашем деле и так
избыток зазнаек.
Я поэт, но на фоне Блока
я не поэт.
Я прозаик, но кто сейчас
не прозаик?

Это большая литература, потому что это бесстрашное саморазоблачение, в том числе собственной вины. Как замечательно сказал Владимир Новиков: «Литература должна вас заставлять признаваться себе даже в том, в чём вы никогда не признаетесь себе наедине с собой, а вот наедине с настоящей книгой можете».

Человек глубже, чем мы можем предположить. Мне очень нравится надпись в музее Прадо: «Бережно относитесь к тому, чего вы не понимаете. Это может оказаться произведением искусства».

Экспансия красоты приводит к её девальвации: чего много, то дёшево. Ценятся добрые.

На самом деле, мне нравилась только ты,
Мой идеал и моё мерило.
Во всех моих женщинах были твои черты,
И это с ними меня мирило.
Пока ты там, покорна своим страстям,
Порхаешь между Орсе и Прадо,
Я, можно сказать, собрал тебя по частям —
Звучит ужасно, но это правда.
Одна курноса, другая с родинкой на спине,
Третья умеет всё принимать как данность.
Одна не чает души в себе, другая во мне —
Вместе больше не попадалось.
Одна, как ты, с лица отдувает прядь,
Другая вечно ключи теряет.
А что я ни разу не мог в одно это всё собрать?
Так Бог ошибок не повторяет.
И даже твоя душа, до которой ты
Допустила меня раза три через все препоны,
Осталась тут, воплотясь во все живые цветы
И все неисправные телефоны.
А ты боялась, что я тут буду скучать,
Подмены сам себе предлагая.
А ливни, а цены, а эти шахиды, а Роспечать?
Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая.

Когда я брошу наконец мечтать о лучшей доле,
Тогда окажется, что ты жила в соседнем доме,
А я измаялся, в другой ища твои черты,
Хоть видел, что она не ты, но уверял, что ты.А нам светил один фонарь, и на стене качалась
То тень от ветки, то листвы размытая курчавость,
и мы ходили за куском вареной колбасы
В один и тот же гастроном, но в разные часы.

Не стараясь объяснить
Смысла перемен,
Я вплетаюсь, словно нить,
В Божий гобелен…

Вот понятие судьбы… Понимаете как? … сейчас страшную, наверное, вещь скажу. Я часто предупреждаю об этом и говорю потом оглушительную банальность. Дело в том, что ведь само понятие судьбы — это не отражение нашего сознания, это как раз отражение нашего бессознательного. Мы подсознательно стремимся реализовать собственную судьбу. Сознание наше стремится её переменить, сыграть так или иначе. Но сколько раз (я на личном примере это знаю) я в собственной судьбе наблюдал поразительную закономерность: я делаю не то, что я хочу, а то, что вытекает из моих вот этих данностей природных: из наследия, из характера — то, чем я не владею. Я подсознательно выстраиваю судьбу. Сознательно я могу пытаться от этого убежать как угодно. Да, и человеку дано самоубийство. Но в последний момент он поймёт, мне кажется, что и самоубийство это вытекает целиком из логики его биографии. Поэтому я предлагаю бунтовать главным образом в смысле культурном, в смысле творческом.

Знаете, это как Лев Чандр «искал себе друзей». Нельзя найти себе друзей! Друзья появляются или нет, вот и всё. А найти прицельно друга невозможно и не нужно. Как нельзя найти любовницу (или любовника), она приходит сама. Кто ищет, тот никогда не найдёт. А вот кто сам умеет жить, кто самодостаточен, к тому все потянутся и прибегут.

Здесь, где каждый кругом виноват,
Где должны мы себе и друг другу,
Ждем зарплат, ожидаем расплат, —
Одиночество ходит по кругу.
Здесь, прожив свою первую треть,
Начитавшись запретного чтива,
Я не то что боюсь умереть,
А боюсь умереть некрасиво.

Свинопасу, в общем, не так далеко до принца,
В родословной у каждого принца есть свинопас…

На снежной улице, в автобусном кагале,
Кусая кулаки, поднявши воротник, —
Какие, гадине, мы ей стихи слагали!
А что хорошего на свете, кроме них?

Как восстанавливался? Работой. Труд — это самый сильный самогипноз. Ничего не остаётся человеку, кроме как в какой-то момент заставить себя…

Знаете, любая состоявшаяся жизнь, любая хорошая жизнь — это повод для интереса психиатра.

… Жить с этой женщиной нельзя! Помилуй Боже, —
Чего ей хочется — не ведает сама,
Поглощена собой, а если нами тоже, —
То лишь как слугами, сошедшими с ума.

«Я знаю как надо жить, но я так не хочу». Вот это моё жизненное кредо.

Вообще, это приятно, конечно, что в мою честь что-то называют, но почему бар? Называть бар в честь непьющего человека, понимаете, это всё равно, что организовывать бордель имени святой Терезы…

Мне когда-то Градский объяснял, что музыка существует для выражения невербализуемого, её язык рассказывает о том, для чего слова не найдены, не придуманы. Но я человек литературный, и я в музыке, как и в живописи, ищу сюжет. Мне очень стыдно.

… главная, заветная мысль Шоу: не любите тех, кого воспитали. Отпускайте их. Не связывайтесь с ними. Всякий мужчина стремится найти идеальную глину, из которой вылепит свой идеал; но мужчина устроен так, что может вылепить лишь второго себя, — а жить с собой бессмысленно, неинтересно. Учитесь любить других.

История вариабельна. Она ветвится. Будущее не одно. Стругацкие были правы.

Описать реальность нельзя. Реальность видится нам с разных точек зрения. Реальность принципиально непостижима, потому что она бесконечно разнообразна, и воспринимается всегда индивидуально. Можно описывать, гуще или жиже, свои впечатления, свои взгляды на нее.

Степень свободы общества определяется не объемом дозволенной информации, а уровнем развития этого общества, его сложностью. Дурак не может быть свободен, не зря его называют «ограниченным человеком». Он ограничен во всём, в том числе в принятии личных решений.

Пока проблема не названа, с ней нельзя бороться.

Господь даёт брюки, когда нету зада,
Когда нету тачки — дарит колесо.
Вот когда мне будет ничего не надо,
Он даст мне всё и больше, чем всё.
<…>
Надо себя ввергнуть в такое состоянье,
Которое не всякий вкусих и описах —
Когда тебе нужно только достоянье,
Собранное сердцем, причем на небесах.
<…>
Средь сорного сада, позорного распада,
Смурного парада соблазнов и химер
Я жив потому лишь, что мне почти не надо
Того, чего надо соседу, например.Один хочет тачку, другой хочет прачку,
Третий хочет дачку и жирное теля,
Один хочет бабок, другой хочет на бок,
Третий — мучить слабых, а я хочу тебя.

И потом, я всё-таки глубоко убеждён, что смерти нет, что физическая смерть ничего не означает. Я так говорю не на основании какого-то опыта загробного общения, в которое я не верю, а просто на основании самоанализа. Я знаю, что душа есть, вот и всё. Я знаю, что она от меня отдельно и что она далеко не всегда выходит со мной на контакт. Вот когда она выходит со мной на контакт, что-то подсказывает, тогда я пишу стихи или прозу. А большую часть времени я живу своей жизнью, она живёт своей, и я почти не знаю о том, что с ней происходит.

Ахматова всегда представляет себя оклеветанной, затравленной, больной, несчастной. И это… Вот как это объяснить людям, которые называют это кокетством, лицемерием, чем угодно. Как объяснить это людям, которые не понимают, которые не могут себя поставить на ее место? Это не притворство, это искреннее желание заранее отдать судьбе какую-то жертву. Потому что если человек растет, живет в предчувствии неизбежной колоссальной катастрофы, для него совершенно естественно все время пытаться от этой катастрофы сбежать. Но идея расплаты у нее появляется очень рано.